Сибирские сказания - Вячеслав Софронов

– Погодите, тут спешить нельзя. Сперва я к нему подойду. Мало ли чего случиться может.

Остались мы на краю полянки, смотрим издали. А дедушка книгу Коран раскрыл и начал что-то читать по ней и низко так на все стороны кланяться. Подошел он к Сафару, потрогал его, а тот не отзывается. Мы уж испугались, не умер ли, но встал он, за дедушку держится, тот его к нам повел.

Смотрим, а в руках у Сафара глиняный горшочек с рисом или с чем-то другим, наполовину пустой. Мы его за одежду дергаем, тормошим, а он словно спит, глаза полузакрыты, только бормочет чего-то непонятное.

Так и привели его полусонного в деревню, родителям отдали. Те в слезы, понять не могут, как он столько дней в лесу провел, не замерз и чем питался непонятно. Горшочек тот глиняный мы с Ришатом едва у него из рук вынули, я его у себя оставил. Интересно мне было, откуда он у Сафара в лесу взялся.

Долго так Сафар в забытьи пролежал, ни с кем не разговаривал, ни на один вопрос не ответил. Только одно слово повторял: «Астана». Родители его в город в больницу возили, но и там ничем помочь не могли, хотя целый месяц его у себя продержали, уколы разные ставили. Обратно вернулся грустный, задумчивый какой-то, словно подменили человека. Родители из школы его забрали да вскоре и увезли к родне куда-то далеко, там он и жить остался.

А старики теперь каждый год собираются по осени и в лес к тому самому месту идут с молитвами, с дарами разными, домой уже поздно, под вечер возвращаются. Нас, ребят, с собой не берут. Лишь строго-настрого запретили одним в те места ходить, без старших.

Ришат как школу окончил, уехал в Казань учиться, говорили, потом муллой стал, как и его дедушка. А мне на память тот глиняный горшочек остался, у меня дома на отдельной полочке стоит. Если когда мне особо плохо бывает, то возьму его в руки, подержу, грустными мыслями поделюсь, и, глядишь, много чего меняется, жизнь иначе идет.

Может, именно тот случай заставил меня остальные астана по всему нашему району искать, путешествовать от деревни к деревне, стариков расспрашивать, кто что помнит, в газеты о том писать. А как иначе? Помнить народ должен о тех людях, что их на праведный путь наставляли, от идолопоклонства отучали, истинными верующими сделали. А то придется все сначала начинать, веру отцов наших и дедов обратно на нашу землю возвращать. Без веры жить человеку никак нельзя.

Раньше люди совсем не так, как нынче, жили: стариков почитали, лес без причины не рубили, без нужды зверя не добывали, злых духов зря не тревожили. А нынче скажи кому, что те духи рядом с нами живут, промышляют, так ведь и не поверит никто, на смех поднимут. А вот старики сказывали, что с теми духами, которых пэри зовут, наш народ раньше в родстве был, общих детей имели, в дружбе с ними жили. Может, и не в дружбе, но с пэри ссориться себе дороже выйдет. Ты его не тронешь, и жизнь спокойнее будет – худой мир завсегда лучше доброй ссоры.

Пэри если захочет, то может и болезнь-лихоманку наслать, скот в лес угнать, ребенка речи лишить, жену от мужа отбить; а может показать, где клад зарыт, от врага защитить, от пожара спасти. А бывает, обернется пэри человеком, да и живет среди людей, сколько ему захочется, и никак его не отличить от остальных жителей, коль повадки его не знаешь, внимательно к нему не присмотришься, не приглядишься.

Вот мать моя рассказывала, что бабушка ее из рода пэри была и многие их секреты знала, хранила, да только детям открывать не спешила, так с собой в могилу и унесла. Значит, не хотела, чтоб дети колдовством занимались, власть над другими людьми имели, а жили как все и ничем от остальных не отличались. И мне моя мать про ту историю рассказала, как все случилось и чем все закончилась.

Жил в нашей деревне охотник один, Карим звался. Молодой, красивый, собой приметный. Ни перед кем не заискивал, гордый был, сильный, выносливый. Мог пешком сотню верст пройти и не присесть ни разу. Как осенью в тайгу уходил, то обратно в деревню лишь по талому снегу возвращался с богатой добычей, с заплечным мешком, полным дорогих шкурок звериных. В том же селении жила в то время девушка именем Камиля, которой тот охотник больше всех других парней нравился. Как завидит его, на улицу выскочит, ведра схватит и будто бы за водой направится к речке. А обратно мимо него пойдет, ведром парня зацепит, словно ненароком, и ждет, что он с ней заговорит, слово скажет. Только тот посторонится, от ведра увернется и дальше себе идет как ни в чем не бывало. И так и эдак она с ним заговорить пробовала, только ничего у нее не получалось, сколько ни старалась.

Подумала, подумала Камиля и решила к старухе одной обратиться, что ворожила для всех в деревне, плату за дело свое черное небольшую брала рыбой, мукой или ягодой. Вот отправилась она к ворожее вечерком, чтоб никто не увидал, не прознал, по селу не раззвонил. Рассказала бабке-ворожее о своей беде, что нравится ей охотник молодой, а как с ним заговорить, словом перемолвиться, и не знает.

– Попроси брата своего старшего, чтоб подружился с Каримом-охотником, к вам в дом на праздник пригласил, а там с ним, глядишь, и сумеешь переговорить, авось дело и сладится, – бабка ей советует.

– Брат мой меня на смех поднимет, потакать не станет, а еще и отцу с матерью скажет, те и вовсе меня в доме закроют, за дверь не пустят.

– Чем же я тебе помочь могу, хорошая моя? – ворожея ее спрашивает. – Приворожить его к тебе, чтоб сам пришел, то можно. Но помни, коль моя ворожба подействует, то начнет он болеть, хворать, а может и умереть раньше времени.

– Неужели другого способа нет, чтоб заметил он меня? – Девушка не унимается.

– Можно иначе сделать, – старуха ей, – удачи его лишить, от охоты отвадить. Если он про лес забудет, без добычи раз-другой вернется, то непременно ко мне придет просить, чтоб поворожила ему, добычу в охотничьем деле послала. Вот тут и расскажу о тебе: мол, такая девушка красивая, Камиля, все глаза проглядела, ждет, не дождется, когда свататься придешь, своей невестой назовешь.

– Ой, стыдно мне такие слова слышать. – Камиля покраснела, платочком румяные щечки закрыла, глазки в пол потупила. – Но делать нечего, поступай, как знаешь, а я тебе через день-другой свежей рыбки принесу за ворожбу твою.

На том и порешили. Ушла Камиля от старухи-ворожеи домой, да и ждет, как дальше дело пойдет-повернется. Вот лето минуло, осень настала, все охотники с их деревни на охоту в тайгу собрались-приготовились. Карим самым первым ушел в свою избушку на лыжах, лосиной шкурой подбитых. И братья Камили через какой-то срок отправились. Зима в тот год студеная выпала такая, что птица на лету замерзала. Все женщины в деревне мужей ждут, на опушку леса поглядывают, не вернутся ли мужья обратно.

Первыми братья Камили пришли, на санках-волокушах тушу медведя тащат, в мешках беличьи шкурки, сестре в подарок на шапку лису-огневку принесли. Стали рассказывать, как трудно нынче зверя добывать, когда в этакий морозище и из избушки лишний раз выходить не хочется. Камиля их рассказы не слушает, а момент улучит, на крылечко выскочит, смотрит, не покажется ли Карим из тайги. А его все нет и нет. Вот уже и другие охотники домой пришли, кто с чем, но пустым ни один не вернулся, каждый что-то да добыл, с достатком вернулся. А Карим все не возвращается.