Хороши в постели - Дженнифер Вайнер

что это. И понимала, что еще слишком рано, а значит, мы в опасности.

– Помогите, – попыталась позвать я, но вокруг не было никого, чтобы меня услышать.

– Помогите… – снова слабо произнесла я.

Мир выцвел, а потом почернел.

Часть пятая

Джой

18

Когда я открыла глаза, то оказалась под водой. Что это было? Бассейн? Озеро в летнем лагере? Океан? Я не знала. Я видела свет, пробивающийся сквозь толщу воды, я ощущала притяжение того, что раскинулось подо мной – темной глубины, которую я не могла разглядеть.

Большую часть своей водной жизни я провела, плавая с мамой. Но именно отец научил меня, как это делать, когда я была маленькой. Он бросал серебряный доллар в воду, и я ныряла за ним, учась задерживать дыхание, погружаться как можно глубже, выталкивать себя обратно на поверхность.

«Тони или плыви», – говорил мне отец, когда я выныривала с пустыми руками, отплевываясь и жалуясь, что не могу, что вода слишком холодная или тут слишком глубоко.

Тонуть или плыть.

Я возвращалась в воду. Мне хотелось получить серебряный доллар, но еще больше мне хотелось порадовать отца.

Мой отец. Он здесь? Я отчаянно развернулась, выгребая, пытаясь понять, откуда исходит свет. Но у меня закружилась голова, вокруг все вращалось. Трудно продолжать грести, трудно держать себя на плаву. Я чувствовала, как меня притягивает дно океана. А потом пришла мысль, как хорошо бы было просто остановиться, не двигаться, позволить себе спускаться ко дну, погрузиться в мягкий ил и тысячи морских ракушек. Позволить себе уснуть…

Тонуть или плыть. Жить или умереть.

Я услышала голос, доносящийся с поверхности.

Как вас зовут?

«Оставьте меня в покое, – раздраженно подумала я. – Я устала. Так устала». Тьма тянула меня, и я жаждала в ней оказаться.

Как ваше имя?

Я открыла глаза, щурясь от яркого белого света.

– Кэнни, – пробормотала я. – Меня зовут Кэнни, а теперь оставьте меня в покое.

– Будьте с нами, Кэнни, – велел голос.

Я покачала головой. Не хочу я оставаться здесь, где бы это место ни было. Я хочу обратно в воду, где я невидима и свободна. Мне снова хотелось плавать. Я закрыла глаза.

Серебряный доллар сверкнул, ловя солнечный луч, описал дугу в воздухе и нырнул в воду. Я последовала за ним.

Я снова закрыла глаза и увидела свою кровать. Не ту, что в Филадельфии, с успокаивающим голубым одеялом и яркими, красивыми подушками, а ту, в которой я спала девочкой. Узкую, аккуратно застеленную покрывалом с красно-коричневым узором в восточных огурцах, и множеством книг в твердом переплете под ней.

Я моргнула и увидела на кровати девушку, крепкую, с серьезным лицом, зелеными глазами и каштановыми волосами, собранными в хвост, спадавшим на плечо. Она лежала на боку, перед раскрытой книгой. Это я? Я задумалась. Моя дочь? Не уверена.

Я вспомнила эту кровать – как она была моим убежищем в детстве, единственным местом, где я чувствовала себя в безопасности подростком, местом, куда мой отец никогда не придет. Я вспомнила, как в выходные просиживала там часами, скрестив ноги, болтая с подругой по телефону под килограмм мороженого, обсуждая мальчиков, школу, будущее. Я так сильно хотела туда вернуться, в момент до того, как все пошло не так. До того, как уехал отец, до того, как Брюс предал меня, до того, как все это случилось со мной.

Я глянула вниз. Девушка оторвалась от книги и посмотрела на меня широко раскрытыми ясными глазами. Она улыбнулась.

– Мама, – произнесла она.

* * *

Кэнни?

Я застонала, очнувшись от самого восхитительного сна, и снова приоткрыла глаза.

Сожми мою руку, если ты слышишь, Кэнни.

Я слабо ее сжала. Я слышала голоса, бормочущие сверху, что-то о группе крови, что-то о фетальном мониторе.

Может быть, все это был сон, а девушка на кровати была настоящей? Или вода? Может, я действительно пошла поплавать и заплыла слишком далеко, устала, может, я тону прямо сейчас, и образ моей кровати – это то, что мозг придумал в последнюю минуту для развлечения.

– Кэнни? – снова произнес голос, звучавший почти безумно. – Будь с нами!

Но мне не хотелось тут быть. Я хотела обратно в кровать.

В третий раз, когда я закрыла глаза, то увидела отца. Я снова была в его кабинете в Калифорнии, сидела прямо на его белом смотровом столе. В ушах и на пальце – тяжесть бриллиантов. И тяжесть отцовского взгляда на мне – теплого и полного любви, каким я помнила его двадцать лет назад. Он сидел напротив в белом докторском халате и улыбался.

– Расскажи мне, как у тебя дела, – говорит он. – Расскажи мне, какой ты стала.

– У меня будет ребенок, – сказала я ему, и он кивнул.

– Кэнни, это замечательно!

– Я репортер в газете. Я написала сценарий к фильму, – сказала я ему. – У меня есть друзья. Собака. Я живу в городе.

Мой отец улыбнулся:

– Я так горжусь тобой.

Я потянулась к нему, и он взял мою руку и сжал ее.

– Почему ты не сказал этого раньше, – прошептала я. – Это бы все изменило. Если бы я только знала, что тебе не все равно…

Он улыбнулся мне, немного озадаченно, как будто я перестала говорить по-английски или как будто он перестал понимать человеческую речь. И когда он убрал руки, я разжала свои и обнаружила на ладони серебряный доллар.

– Он твой, – сказал отец. – Ты его нашла. Ты всегда находила. Ты всегда могла.

Но даже говоря это, он отворачивался.

– Я хотела спросить, – остановила я его.

Он стоял у двери, держась одной рукой за ручку. Все так, как я помнила, только на сей раз он повернулся и посмотрел на меня.

Я смотрела на него, чувствуя, как пересыхает горло, и ничего не говорила.

«Как ты мог?! – безмолвно думала я. – Как ты мог бросить своих собственных детей? Люси было пятнадцать, а Джошу всего девять. Как ты мог так поступить, как ты мог уйти?»

По щекам потекли слезы. Отец вернулся ко мне, вытащил аккуратно сложенный носовой платок из нагрудного кармана, где всегда их держал. Пахло одеколоном, которым он всегда пользовался, лимонами и крахмалом, который добавляли в китайской прачечной. Очень осторожно мой отец наклонился и вытер мои слезы.

А затем подо мной снова разлилась тьма, а наверху – свет.

«Тонуть или плыть», – уныло думала я.

Что, если я хочу утонуть? Что держит меня на плаву?

Я подумала о руке моего