Хороши в постели - Дженнифер Вайнер

отца на моей щеке и о пристальном взгляде зеленых глаз, которым на меня смотрела девушка на кровати. Я подумала о том, каково это – принять теплый душ после долгой поездки на велосипеде, соскользнуть в океан жарким летним днем. Я подумала о вкусе крошечной клубники, которую мы с Макси нашли на фермерском рынке. Подумала о своих друзьях и Нифкине. О своей собственной кровати, застеленной фланелевыми простынями, мягкими после многочисленных сушек, с книгой на подушке и Нифкином, примостившимся рядом со мной. И я на минуту подумала о Брюсе… Не о Брюсе конкретно, а о чувстве влюбленности, о том, что меня любят, что я достойна.

«Бесценна», – услышала я голос Макси.

«Ладно, – подумала я. – Хорошо. Я поплыву. Ради себя и дочери. Ради всего, что я люблю, и ради всех, кто любит меня».

Когда я снова проснулась, то услышала голоса.

– Выглядит странно, – сказал один из них. – Ты уверена, что он висит правильно?

Мама, поняла я. Кто еще это мог быть?

– Что это за желтая штука? – требовательно спросил второй голос – молодой, женский и раздраженный. – Наверное, пудинг.

– Это не пудинг, – хрипло рыкнул кто-то.

Таня.

И следом:

– Люси! Убери палец от обеда сестры!

– Она не собирается его есть, – угрюмо отозвалась Люси.

– Не знаю, зачем они вообще принесли еду, – проворчала Таня.

– Раздобудь имбирного лимонада, – скомандовала мама. – И льда. Врач сказал, можно дать ей лед, когда она проснется.

Мама наклонилась ближе, я почувствовала ее запах. Смесь ее любимых духов, солнцезащитного крема и шампуня.

– Кэнни? – пробормотала она.

Я открыла глаза – на сей раз по-настоящему – и увидела, что я нахожусь не под водой, не в своей старой спальне и не в кабинете отца. Я лежала на больничной кровати.

К тыльной стороне руки крепилась капельница, пластиковый браслет с моим именем на запястье, полукруг приборов, пищащих и чирикающих. Я подняла голову и осмотрела себя до кончиков пальцев ног – никакого живота, маячащего между моим лицом и ногами.

– Малыш, – слабо произнесла я.

Голос звучал как-то странно пискляво. Кто-то вышел из тени.

Брюс.

– Привет, Кэнни, – робко произнес он, выглядя очень несчастным и ужасно пристыженным.

Я отмахнулась от него свободной от капельницы рукой.

– Да не ты, – сказала я. – Мой малыш.

– Я позову доктора, – спохватилась мама.

– Я схожу, – перебила Таня.

Они посмотрели друг на друга, а затем поспешно вышли из комнаты, будто мысленно о чем-то договорились. Люси бросила на меня быстрый непроницаемый взгляд и выскочила следом за ними. Так что остались только я и Брюс.

– Что случилось? – спросила я.

Брюс с трудом сглотнул:

– Думаю, тебе лучше все объяснит врач.

Теперь я начала вспоминать – аэропорт, туалет, новая пассия Брюса. Падение. И кровь.

Я попыталась сесть. Чьи-то руки опустили меня обратно на постель.

– Что произошло? – потребовала ответа я, едва не срываясь в истерику. – Где я? Где мой ребенок? Что произошло?

В поле зрения появилось лицо врача в белом халате с обязательным стетоскопом и бейджиком.

– Вижу, вы очнулись, – сердечно сказал он, я ответила ему хмурым взглядом. – Назовите ваше имя.

Я глубоко вздохнула, осознав, что мне больно. Казалось, меня разорвали от пупка и ниже, а потом небрежно сшили обратно. Подвернутая лодыжка пульсировала в такт сердцебиению.

– Я Кэндис Шапиро, – уверенно проговорила я. – И я была беременна.

Слова застревали в горле.

– Что случилось? С моим ребенком все хорошо?

Доктор кашлянул, прочищая горло:

– У вас случился, как мы называем, отрыв плаценты. Ваша плацента отделилась от матки полностью и одномоментно. Это вызвало кровотечение и преждевременные роды.

– А мой малыш?

Доктор помрачнел.

– Ребенок был очень плох, когда вас доставили. Мы сделали кесарево сечение, но из-за отсутствия мониторинга плода мы не уверены, не случилось ли у нее кислородное голодание и как долго оно продолжалось.

Он продолжал перечислять. Низкий вес при рождении. Преждевременные роды. Недоразвитые легкие. Подключение к аппарату. Отделение интенсивной терапии. Доктор сказал, что моя матка разорвалась при родах, у меня открылось сильное кровотечение, поэтому пришлось принять «радикальные меры». Радикал, в лице моей матки, был удален.

– Мы стараемся не поступать так с молодыми женщинами, – очень серьезно сказал врач, – но в сложившихся обстоятельствах у нас не было выбора.

Он все бубнил и бубнил о консультациях, терапии, усыновлении, сборе яйцеклеток и суррогатах, пока мне не захотелось закричать, вцепиться ему в горло, заставить его дать ответ на единственный вопрос, который меня волновал. Я посмотрела на маму, которая закусила губу и отвернулась, пока я попыталась сесть. Доктор выглядел встревоженным и попытался уложить меня обратно на спину, но я отмахнулась.

– Мой ребенок, – твердо начала я. – Это мальчик или девочка?

– Девочка, – ответил доктор неохотно, по крайней мере мне так показалось.

– Девочка, – повторила я и заплакала.

«Моя дочь, – подумала я, – моя бедная дочь, которую я не смогла уберечь даже на пути в этот мир».

Я посмотрела на маму, прижавшуюся к стене и утирающую нос. Брюс неловко положил руку мне на плечо.

– Кэнни, – проговорил он, – мне очень жаль.

– Отошел! – рявкнула я. – Проваливай.

Я утерла глаза, заправила растрепавшиеся волосы за уши и уставилась на доктора.

– Я хочу видеть своего ребенка.

Меня усадили в кресло-каталку, израненную, зашитую, охваченную болью, и отвезли в отделение интенсивной терапии для новорожденных. Мне объяснили, что я не могу войти, но могу увидеть малышку через окно. Медсестра указала на нее.

– Вон, – сказала она, указывая в нужном направлении.

Я наклонилась как можно ниже, прижавшись лбом к стеклу. Она была такой маленькой. Сморщенный розовый грейпфрут. Конечности не больше моего мизинца, ладошки размером с ноготь большого пальца, голова размером с небольшой нектарин. Крошечные глазки прищурились, на ее лице отразилось возмущение. На макушке торчал черный пушок, поверх него – простая бежевая шапочка.

– Она весит почти два килограмма.

– Малышка, – прошептала я и постучала по стеклу пальцами, выбивая мягкий ритм. Она лежала неподвижно, но когда я постучала, она замахала ручками. Я представила, что она машет мне.

– Привет, малышка.

Медсестра внимательно наблюдала за мной.

– Вы в порядке?

– Ей нужна шапочка получше, – сообщила я.

От горя у меня перехватило горло, по лицу текли слезы, но я не ревела. Это больше походило на протечку. Как будто я была так переполнена печалью и странной, обреченной надеждой, что ей некуда было деваться, кроме как вытекать слезами.

– Дома, в ее комнате с желтыми стенами и кроваткой, в верхнем ящике комода лежит много детских шапочек. У моей мамы есть ключи…

Медсестра наклонилась ко мне:

– Нужно вас отвезти обратно.

– Пожалуйста, убедите их надеть