Проблема Спинозы - Ирвин Д. Ялом

Ты, скорее всего, знаешь, что рабби Мортейра умер вскоре после нашей последней встречи, а твой шурин Самуэль Кассерес, который произносил надгробную речь, умер несколькими неделями позже. Твоя сестра Ребекка живет вместе с сыном Даниелем, которому ныне 16 лет и которому прямая дорога в раввинат. Твой брат Габриель, теперь известный как Авраам, стал успешным купцом и часто по торговым делам плавает на Барбадос.

Я стал рабби! Да, рабби! И до недавнего времени был помощником рабби Абоаба, который сейчас исполняет обязанности главного раввина. Амстердам охватило безумие, и никто не говорит ни о чем, кроме пришествия мессии, Шабтая Цви. Как ни странно — и это я объясню позже, — именно это всеобщее сумасшествие дает мне возможность нанести тебе визит. Хотя рабби

Абоаб продолжает рассматривать в лупу каждое мое движение, теперь это уже неважно. Обнимаю тебя, и вскоре ты будешь знать все.

Франку (также известный как рабби Бенитеш)

Бенто перечитал письмо Франку во второй, а потом и в третий раз. Состроил гримасу над многозначительной фразой «теперь это уже неважно». Что это значит? И снова покривился, дойдя до упоминания о новом мессии. Имя Шабтая Цви носилось в воздухе. Всего за день до этого он получил письмо с упоминанием о пришествии мессии от одного из своих регулярных корреспондентов — Генри Ольденбурга, пресс-секретаря Британского королевского научного общества. Бенто достал письмо Ольденбурга и перечитал нужный пассаж:

Здесь широко распространились слухи о том, что израильтяне, которые были рассеяны в течение более чем 2000 лет, вскоре вернутся в свои родные земли. Немногие здесь верят в это, зато многие желают… Страстно жажду узнать, наслышаны ли об этом евреи Амстердама и как на них повлияла столь грандиозная весть.

Бенто принялся расхаживать по комнате размышляя. Его нынешняя, выложенная керамической плиткой комната была просторнее, чем та, которую он занимал в Рейнсбурге. Два книжных шкафа, заполненные уже более чем 50 большими томами[114], занимали одну из четырех стен. Старый располосованный черный плащ висел меж двухокон на другой стене, а две остальных стены были украшены бордюром из дельфтских изразцов с изображениями ветряных мельниц и дюжиной пейзажей кисти голландских художников, собранных Даниелем Тидеманом, его домовладельцем, коллегиантом и поклонником философии Спинозы. По настоянию Даниеля он три года назад покинул Рейнсбург и снял комнату в его доме в Вор- бурге, очаровательной деревушке всего в двух милях от правительственного центра в Гааге. Более того, Ворбург был также родным городом ценного знакомого, Христиана Гюйгенса, выдающегося астронома, который часто расхваливал линзы работы Бенто.

Бенто хлопнул себя по лбу и пробормотал:

— Шабтай Цви! Пришествие мессии! Какое безумие! Будет ли когда-нибудь конец этой глупой доверчивости?

Не так много вещей раздражали Бенто больше, чем иррациональные нумерологические верования, а год 1666 по рождестве Христовом был богат на фантастические предсказания. Многие суеверные христиане давно утверждали, что поскольку великий потоп случился через 1656 лет после Творения, то второй потоп или иное событие, которое изменит мир, должно произойти в 1656 году. Когда этот год прошел без особых катастроф, они просто перенесли свои ожидания на 1666 год — год, которому особое значение придавало Откровение Иоанна Богослова, именовавшее число 666 «числом Зверя». Поэтому же многие предсказывали пришествие антихриста в 666 году. Тогда такое пророчество себя не оправдало, и более поздние пророки перенесли зловещую дату на одно тысячелетие вперед — на 1666 год. И этому ожиданию придал еще больше убедительности великий лондонский пожар, случившийся всего три месяца назад.

Евреи были не менее суеверны. Мессианисты, особенно среди марранов, с нетерпением предвкушали неминуемое пришествие мессии, который собрал бы всех рассеянных евреев и вернул их в Святую землю. Для многих явление Шабтая Цви явилось ответом на их молитвы.

В пятницу, день назначенный для визита Франку, Бенто необыкновенно часто отвлекался на звуки, доносившиеся с многолюдного рынка Ворбурга, расположенного всего в 30 метрах от дома. Это было для него необычно: как правило, он умел сосредоточиться на своей ученой работе, несмотря на любые шумы и внешние события; но сегодня лицо Франку так и маячило перед его внутренним взором. Обнаружив, что вот уже полчаса читает одну и ту же страницу из Эпиктета, Бенто сдался, закрыл книгу и вернул ее в шкаф. Этим утром он позволит себе помечтать.

Он прибрал комнату, поправил подушки и разгладил одеяла на своей кровати. Сделал шаг назад, чтобы полюбоваться сделанной работой, и подумал: однажды я умру на этой кровати. Он с нетерпением ждал визита Франку, гадая, достаточно ли в комнате тепло. Хотя ему самому температура окружающей среды была безразлична, он подумал, что Франку наверняка замерзнет в своем путешествии. Поэтому прихватил две охапки дров из поленницы за домом, но споткнулся о порог, и поленья раскатились по полу. Он собрал их, отнес к себе в комнату и склонился над камином, чтобы разжечь огонь. Даниель Тидеман, который услыхал грохот рассыпавшихся дров, деликатно постучал в дверь.

— Доброе утро! О, разжигаешь камин? Ты нехорошо себя чувствуешь?

— Это не для меня, Даниель. Я ожидаю гостя из Амстердама.

— Из Амстердама! Он наверняка придет голодный. Я скажу домоправительнице, чтобы приготовила кофе и что-то дополнительное на обед.

Бенто провел бòльшую часть утра, глядя в окно. Около полудня, заприметив Франку, он радостно поспешил на улицу обнять друга и повел его в комнату. Едва переступив порог, он сделал шаг назад, чтобы полюбоваться Франку, который теперь был одет так, как полагается любому истинному голландцу — в высокую шляпу с широкими полями, длинное пальто, куртку, застегнутую до самой шеи, с квадратным белым воротничком, бриджи по колено и чулки. Волосы его были расчесаны, а короткая бородка аккуратно подстрижена. Они молча уселись на кровать Бенто и, сияя, уставились друг на друга.

— И сегодня мы молчим, — проговорил Бенто по- португальски, с удовольствием вспоминая прошлое. — Но на сей раз я знаю почему. Просто слишком многое предстоит сказать.

— Да и великая радость часто лишает слов, — прибавил Франку.

Сладостное молчание было прервано коротким приступом кашля, напавшим на Бенто. Мокрота, которую он сплюнул в подставленный платок, была испещрена бурым и желтым.

— Опять кашель, Бенто! Болеешь?

Тот махнул рукой, словно отгоняя тревогу друга.

— Кашель и застой вздумали поселиться у меня в груди и теперь никогда не отходят далеко от дома. Но во всех прочих отношениях жизнь моя хороша. Изгнание мне на пользу, и я благодарен за свое одиночество — за исключением, конечно, сегодняшнего дня. А ты, Франку — или мне следовало бы сказать рабби Франку Бенитеш, — ты выглядишь совсем другим, таким ухоженным, этаким… голландцем.