Проблема Спинозы - Ирвин Д. Ялом

— Да, рабби Абоаб, пусть он десять раз каббалист и кто угодно еще, тем не менее желает, чтобы я одевался, как обычный голландец, и даже настаивает, чтобы я подстригал бороду. Думаю, он предпочитает быть единственным длиннобородым евреем в общине.

— А как же ты смог так рано добраться сюда из Амстердама?

— Я приехал вчера на трекскойте из Амстердама в Гаагу и провел ночь там у одной еврейской семьи.

— Ты, наверно, пить хочешь? Кофе?

— Может быть, позже, а сейчас я изголодался только по одной пище — по разговору с тобой. Хочу узнать о твоих новых трудах и размышлениях.

— Мне будет легче беседовать, если я сперва облегчу душу. Одна строчка в твоем письме сильно меня обеспокоила, — Бенто подошел к столу, взял письмо Франку и вгляделся в него. — Вот: «И хотя рабби Абоаб продолжает рассматривать в лупу каждое мое движение, теперь это больше неважно». Что случилось, Франку?

— Случилось то, что по необходимости должно было случиться — и, кажется, я использую твой термин «по необходимости» правильно — в том смысле, что не могло случиться по-иному.

— Но о чем ты говоришь?

— Не тревожься, Бенто. Прежде всего нам некуда спешить. У нас есть время до двух часов пополудни, а потом я должен сесть на трекскойт в Лейден, где собираюсь навестить несколько еврейских семей. У нас полно времени, чтобы пересказать историю и моей, и твоей жизни. Все будет сказано, и все будет хорошо, но истории лучше всего рассказывать сначала, а не задом наперед. Видишь, я по-прежнему люблю их и упорно продолжаю кампанию, цель которой — внушить тебе большее уважение к ним.

— Да, я помню твое странное представление, что я втайне наслаждаюсь историями. Что ж, здесь ты не много их найдешь, — Бенто махнул рукой в сторону книжных шкафов.

Франку подошел к ним, чтобы просмотреть названия книг в библиотеке Бенто, и обвел взглядом четыре полки.

— О, они прекрасны, Бенто! Хотел бы я провести здесь не один месяц, читая твои книги и беседуя о них. Но глянь-ка сюда! — Франку ткнул пальцем в одну из полок. — Что это у мена перед глазами? Разве не величайших в мире рассказчиков я вижу? Овидий, Гомер, Вергилий? Да я так и слышу, как они шепчут мне, — Франку припал к книгам ухом: — «Пожалуйста, пожалуйста, прочти нас! Мы содержим в себе мудрость, но наш суровый хозяин так нами пренебрегает!»

Бенто расхохотался, встал и обнял друга.

— Ах, Франку, как я по тебе скучал! Только ты так со мной разговариваешь! Все остальные слишком почтительны с Мудрецом из Ворбурга.

— А, да-да! И ты, Бенто, и я, мы оба знаем, что этот Мудрец, конечно, совершенно ничего не сделал, чтобы вызвать ту почтительную манеру, с какой к нему обращаются!

Бенто снова от души рассмеялся.

— Как смеешь ты заставлять мудреца ждать! Давай сюда свою историю.

Франку снова сел рядом с Бенто и начал свой рассказ:

— Когда мы в последний раз встречались дома у Симона, я только-только приступил к изучению Талмуда и Торы и был в восторге от процесса обучения.

— «С радостью погрузился» — вот как ты говорил.

Франку улыбнулся.

— Именно эти слова я использовал — впрочем, меньшего от тебя я и не ждал. Три или четыре года назад я стал расспрашивать старого смотрителя, Абрихима, который сильно болел и был недалек от смерти, что он помнит о тебе, и он сказал: «Барух де Эспиноза ничего не забывает. Все помнит». Да, я действительно был преисполнен радости от учебы, и мой аппетит к ней и способности были столь очевидны, что рабби Абоаб вскоре стал считать меня своим лучшим учеником и увеличил мою стипендию настолько, что я мог продолжать обучение на раввина. Я писал тебе об этом. Ты получил мое письмо?

Бенто кивнул.

— Получил, но был озадачен. На самом деле, даже поражен. Не твоей любовью к учению — это-то я понимаю, это у нас общее. Но, учитывая твои сильные чувства относительно опасностей, ограничений, иррациональности религии — зачем ты решил стать раввином? Зачем присоединяться к врагам разума?

— Я присоединился к ним по той же причине, по какой ты их покинул.

Бенто поднял было брови, но потом на его лице мелькнула легкая улыбка понимания.

— Думаю, ты понимаешь, Бенто. Ты и я, мы оба хотим изменить иудаизм: ты — снаружи, а я — изнутри.

— Нет-нет, я вынужден с тобой не согласиться! Моя цель — не изменить иудаизм. Моя цель, состоящая в радикальном универсализме, искоренить все религии и установить исповедание универсальной религии, в которой все люди станут искать достижения блаженства через полное понимание Природы. Но давай вернемся к этому позже. Если мы станем исследовать слишком многие сторонние предметы, то скоро ли я услышу объяснение того, почему надзор рабби Абоаба больше не имеет значения!

— Итак, после обучения, — заговорил Франку, — рабби Абоаб посвятил меня в раввины, благословил и назначил своим помощником. В течение первых трех лет все шло хорошо. Я участвовал наряду с ним во всех ежедневных службах и облегчал его бремя, взяв на себя многие обряды бар-мицвы и брачные церемонии. Вскоре его вера в меня так возросла, что он посылал ко мне все больше и больше отдельных членов конгрегации, которые искали водительства и совета. Однако этому золотому времени — когда мы ходили по синагоге рука об руку, как отец и сын — было суждено вскоре закончиться. На горизонте собирались темные тучи.

— Это из-за явления Шабтая Цви? Я помню рабби Абоаба как пламенного мессианиста.

— Еще до того. Все пошло наперекосяк, когда рабби Абоаб начал наставлять меня в Каббале.

— Ах, да, конечно! И, как я понимаю, в этот момент ты перестал быть радостным учеником?

— Точно, Я старался изо всех сил, но моя способность к вере дошла до последней границы. Я пытался убедить себя в том, что этот текст — важный исторический документ, который мне следует тщательно изучить. Разве не должен ученый знать мифологию собственной культуры, равно как и остальных? Но, Бенто, твой кристально чистый голос и твой проницательный метод критики Торы звенели у меня в ушах, и я был настроен исключительно на непоследовательность и недостаточно обоснованные посылки, на которые опирается Каббала. И, конечно же, рабби Абоаб настаивал на том, что он учит меня не мифологии — он учит меня истории, фактам, живой истине, слову Божьему! И как я ни пытался симулировать интерес, недостаток энтузиазма с моей стороны так и лез в глаза. Медленно, день за днем, любящая улыбка сползала с его лица, он больше не хватал меня за руку, когда мы прогуливались, стал больше сторониться меня, разочаровываться. Потом, когда один из моих учеников донес ему, что я использовал слово «метафора» в отношении описания Исааком Лурией каббалистического космического творения, он устроил мне публичный разнос и ограничил мои обязанности. Полагаю, именно тогда он поместил своих информаторов в каждый из моих классов и нанял наблюдателей, которые сообщали обо всех моих занятиях.