Русский дом - Джон Ле Карре

– Ну-у, они нежничают, – предположил я.

– Я бы чувствовал себя спокойнее, если бы поверил в это, – сказал Нед.

– Или он покупает еще одну шапку, – съязвил Джонни, перехвативший этот обмен фразами.

Раздался звонок, и мы пошли следом за Шеритоном в оперативный кабинет.

На освещенной карте города горящая красная лампочка показывала нам квартиру Кати. В трехстах метрах восточнее, на юго-восточном углу перекрестка двух магистралей, зеленая лампочка указывала место, где Барли предстояло сесть в безопасную машину. Он должен был уже идти туда по южному тротуару вдоль самого его края. Подходя к углу, он замедлит шаг, словно в поисках такси, и безопасная машина подъедет к нему. Барли по инструкции громко назовет шоферу свою гостиницу и на пальцах покажет, сколько готов заплатить.

На второй площади машина свернет в переулок и въедет на строительную площадку, где должен стоять фургон с погашенными огнями. Шофер в кабине притворится спящим. Если антенна фургона выдвинута, машина сделает круг по часовой стрелке и подъедет к фургону.

Если нет, продолжит путь в прежнем направлении.

* * *

Рапорт Падди вспыхнул на экранах в час ночи по лондонскому времени. Записи, переданные с крыши посольства США, мы получили менее чем через час. Рапорт этот был с тех пор проанализирован чуть ли не по буквам всеми возможными способами. Но для меня он остается образцом фактографического полевого сообщения.

Естественно, необходимо знать, кто его автор, ибо у любого автора есть свои пределы. Падди не был чтецом мыслей на расстоянии, но компенсировал это многим другим: в прошлом гурка[21], служивший затем в войсках особого назначения, офицер разведки, полиглот, разработчик планов, импровизатор – человек, скроенный по мерке, которую Нед предпочитал всем другим.

Для Москвы он облачился в такую шкуру английской чудаковатости, что непосвященные рассказывали о нем анекдоты: о его длинных шортах летом, когда он отправлялся в экскурсии по подмосковным лесам; о лыжных прогулках зимой, когда он грузил в свой «Вольво» старенькие лыжи, бамбуковые палки, запас консервов и в заключение – собственную персону, увенчанную меховой шапкой, словно позаимствованной у моряка с эсминца, в военные годы сопровождавшего арктические караваны судов. Но надо быть очень умным человеком, чтобы успешно представляться дураком в течение долгого времени; и Падди был очень умен, хотя впоследствии оказалось удобнее принять его эксцентрические выходки по номинальной стоимости.

И подконтрольным ему пестрым сбродом псевдостудентов, штудирующих языки, служащих бюро путешествий, мелких торговцев и граждан «третьего мира» Падди манипулировал безупречно. Сам Нед не сумел бы лучше. Он пас их, как проницательный приходский священник – свою паству, и каждый из них в своем одиночестве проникался к нему доверием. И не его вина, если качества, привлекавшие к нему других, его самого делали уязвимым для обмана.

Итак, рапорт Падди. Во-первых, его внимание привлекла четкость, с какой Барли излагал события, и записи ее подтверждают. В голосе Барли гораздо больше спокойной уверенности, чем во всех предыдущих записях.

Произвели на Падди впечатление и решимость Барли, верность своей задаче. Он сравнивал Барли, сидящего перед ним в фургоне, с Барли, которого инструктировал перед поездкой в Ленинград, и этот новый Барли его обрадовал. Причем он не ошибся: Барли был собран и во многом изменился.

Рассказ Барли, кроме того, полностью соответствовал всему, что Падди уже знал: от встречи у метро и поездки в больницу до ожидания на скамье и оборвавшегося телефонного верещания. Катя стояла у аппарата, когда он пискнул, сказал Барли. Сам он едва услышал этот писк. Так неудивительно, что Анастасия его вовсе не услышала, решил Падди. Видимо, Катя схватила трубку с молниеносной быстротой.

Разговор Кати с Дроздом был коротким, минуты две, не больше, сказал Барли. Что опять прекрасно укладывалось в схему. Ведь было известно, что Гёте чурается длинных телефонных разговоров.

При наличии стольких объективных подтверждений и абсолютной точности Барли кто бы мог потом утверждать, что Падди был обязан тут же отвезти Барли в посольство и отправить его в Лондон связанным по рукам и ногам и с кляпом во рту? Но, разумеется, Клайв утверждал именно это. И не он один.

И далее – те три тайны, которые встали Неду поперек горла: объятия, Барли за рулем на обратном пути из больницы, два часа, проведенные им в ее квартире. Переходя к ответам Барли, нам следует увидеть его таким, каким видел Падди, – низко нагибающимся над лампочкой на столике в фургоне, лицо блестит от пота. На заднем плане жужжат глушители. На них обоих надеты наушники, между ними – микрофон, включенный в систему. Барли шепчет – отчасти в микрофон, отчасти на ухо своему шефу. Никакие ночные приключения Падди в былые времена не могли сравниться по драматизму с этим.

Сай сидит в глубокой тени, тоже в наушниках. Фургон принадлежит Саю, но ему даны инструкции предоставить Падди роль хозяина на пиру.

– И тут у нее сдают нервишки, – продолжает Барли, и его тон «между нами, мужчинами, говоря» вызывает у Падди невольную улыбку. – Всю неделю она заряжалась для его звонка, и вдруг все уже позади, и она прямо на глазах сломалась. Возможно, мое присутствие только ухудшило дело. Без меня она, наверное, продержалась бы до возвращения домой.

– Пожалуй, что и да, – сочувственно соглашается Падди.

– Слишком уж много на нее сразу навалилось: слышит его голос, слышит, что он дня через два приедет, и страх за детей… за него, за себя – слишком много всего сразу.

Падди прекрасно это понял. Ему приходилось иметь дело с эмоциональными женщинами, и он по опыту знал, из-за каких пустяков они начинают плакать.

С этого момента все пошло как по маслу. Обман претворялся в симфонию. Он, продолжал Барли, постарался ее успокоить, как мог, но ее трясло так, что ему пришлось обнять ее, довести до машины и отвезти домой.

В машине она еще поплакала, но уже начала приходить в себя, когда они поднялись к ней в квартиру. Барли напоил ее чаем и посидел с ней, пока не убедился, что дальше она справится сама.

– Отлично, – сказал Падди, а если это слово звучит точно «молодцы, ребята» в устах кавалерийского офицера Индийской армии девятнадцатого века, поддерживающего боевой дух своего эскадрона после бессмысленной атаки, то потому лишь, что впечатление у него самое благоприятное, а рот совсем рядом с микрофоном.

И наконец вопрос Барли, после которого в разговор вступает Сай. Задним числом вопрос этот прямо-таки кричит о преступных намерениях. Но Сай этого не услышал. Как и Падди. И в Лондоне все оказались глухи, все, кроме Неда, чье бессилие стало гнетущим. Нед все больше превращался в парию оперативного кабинета.

– Ах, да… то есть… как насчет списка? – говорит Барли, уже готовясь уйти. Вопрос звучит не как сольная ария и укладывается в ряд мелких технических подробностей. – Когда вы всунете список в мою жадную лапку?