Моя пятнадцатая сказка - Елена Свительская

И начал:

— Хм… назову эту историю «Синсэй»…

Солнце, с трудом прорвавшись сквозь густые тучи, упало на кресты возле разрушенной крепости, на останки замка. Один из людей, прибитых к крестам за руки и ноги, вздрогнул, закашлялся. Однослойные веки дернулись, темно-карие глаза с мукой посмотрели на окружающий мир, на лица умирающих, висящих на крестах напротив него. Со лба, прикоснувшись к толстым черным жестким волосам, по выступающим скулам скатились капли пота. Открыв рот с потрескавшимися губами, он прошептал:

— Сумимасэн, Судзуки! Сумимасэн! Корэ ва… корэ ва дзэнбу ватаси-но сэй дэ…(1)

После этих слов, идущих из глубины его души, силы покинули его — и он опять лишился чувств.

— Опять дрыхнешь? — возмущенно взревел учитель, замахиваясь на спящего линейкой.

Мальчик вздрогнул, взглянул снизу вверх мужчину, грозно нависшего над ним. И… не испугался. На лице его темнели синяки от вечного недосыпа, в глазах змеей свилась усталость. Одноклассники, предвкушающие разборку, которая нарушит скучное течение урока, огорчились. Впрочем, всего лишь на мгновение: что-то дрогнуло в них от вида его сгорбленной спины, опущенных плеч. А те, кто сидели впереди и видели его лицо… те потрясенно замолкли. Кому-то из них ночью снились эти страшные пустые и измученные глаза. — Ты что, вагоны по ночам грузишь? Или что? — спросил математик уже мягко, с оттенком дружелюбия и заботы.

— Нет… — бесцветным голосом ответил Виталик.

— А что же? — учитель не отставал: его всерьез начало беспокоить вечно измученное лицо этого мальчишки.

— Просто… Я не могу уснуть… ночью…

— У тебя родители пьют? Они тебя бьют? Они кредитов набрали, а возвращать нечем? Кто-то сильно заболел из родственников? Или что? — взволнованно затараторил учитель, — В чем дело?

— Они… все в моей семье хорошие! — пылко ответил Виталик, — Никто не пьет! Даже не курят! Отец нормально зарабатывает… Всех нас научил жить по средствам… К счастью, все здоровы… Но… я часто не могу уснуть… лежу в темноте с открытыми глазами… и не могу уснуть… Или мне снится тот кошмар…

— Какой кошмар? — участливо спросил учитель.

И класс заинтересованно притих.

— Тот мужчина на кресте… — Виталик устало потер лоб. — Или это меня распяли?

— Распяли? Тебя? Ты, че, Иисус, что ли? — хмыкнул главный хулиган класса.

— Нет… — едва слышно ответил ему Виталик, — Я не настолько самонадеян, чтобы считать, будто мне снится именно он… чтобы считать себя им…

— Вообще, через ту же мучительную казнь прошел не только Иисус Христос, — мягко уточнил математик, — Эх, дети, дети! Что за хрень вы смотрите по вечерам?! Это ж надо, чтобы такое ночью снилось!

— Его слова… — тихо произнес ученик, не услышав его, — Его слова постоянно звучат у меня в голове… меня передергивает от этих слов… От них становится так больно!

— Какие слова? — учитель заглянул мальчику в глаза.

— Я… не понимаю их… Этот язык я… не знаю…

— Так ведь это ж сон! — преувеличенно бодро произнес взрослый, — Неудивительно, что язык непонятный!

Хлопнула дверь, впустив в класс невысокого худого мальчишку.

— Таак… Максим Петренко! — мрачно пророкотал математик, — Где тебя носило?! Уже третий урок у твоего класса, а ты только появился.

— Ну, мой отец… он опять… — Максим робко потупился, — Он опять заставил меня быть в церкви, на утренней службе! В своей любимой церкви в другом районе.

— Ах, вот оно что! — вздохнул математик.

Если вначале он и любовался Максимом и тем строгим и одновременно заботливым воспитанием, которым окружил того отец, рьяный христианин, то теперь методы Петренко-старшего начали его угнетать.

— Ну, давай, садись скорее! Что в дверях застрял?

Максим молча и робко заскользнул в класс, устроился на одной парте рядом с Виталиком. Тот взглянул на него задумчиво, но новоприбывший его и взглядом не пожаловал. Вот уже полгода, как Максима перевели в эту школу — в прошлой Петренко-старший пришел в ужас от друзей сына и насильно вырвал его из школы и из компании — и с тех самых пор эти двое, делившие одну парту, толком и не разговаривали. Как-то… так случилось.

Наверное, это была ненависть с первого взгляда. Возможно, что со стороны одного лишь Максима: его сосед иногда делал попытки завести разговор, на что получал молчание или, в особо выдающихся случаях, недовольный взор. Со всеми прочими одноклассниками набожный Петренко-младший общался вполне себе дружелюбно. Но вот в случае с соседом почему-то никак не мог себя пересилить. Сказать, что не было слухов в 543 школе — это нагло соврать, так как все кому не лень и даже самые отъявленные лодыри строили догадки. Популярная версия: Виталик и Максим уже давно были знакомы и крупно поцапались из-за какого-то неприятного случая.

Остаток третьего урока Виталик прозевал и проморгал. Уснул перед самой переменой — и благополучно ее проспал. Так же проспал и четвертый урок — сердобольная учительница рисования вечно жалела этого мальчишку с замученным лицом. Она же была самым яростным нападчиком на родительских собраниях — обрушивалась на родителей Виталика настоящей лавиной, метала гром и молнии… пока те еще ходили на собрания.

Вскоре после начала пятого урока Виталик проснулся. Видимо, полный ненависти сверлящий взгляд учительницы русского языка его вконец пробрал. Говорили, что Вера Алексеевна одним только взглядом могла поднимать мертвых на ноги. Пожалуй, стоило сдать сей занимательный субъект ученым или репортерам с телевиденья, жаль только никто из ее учеников так и не решился оказать посильную помощь развитию науки.

Проснувшись, Виталик широко зевнул и сладко потянулся. Руки, сцепленные в замок, сначала поднялись над его головой, потом бодро поползли вправо — смотрящие на него с трудом удержались от искушения повторить сей соблазнительный жест — и, наконец, влево. Опуская руки, он смахнул на пол карандаш Максима.

Дальнейшее одноклассники долго не могли забыть: тихий и добрый Максим среагировал мгновенно — резко развернувшись, он сильно ударил Виталика по лицу.

— Максим… за что? — Вера Алексеевна, всегда полная сил и энтузиазма сворачивать горы, вдруг начала запинаться.

— Я… — Максим посмотрел прямо в глаза побледневшему соседу, закрывшему ладонью краснеющую щеку, — Я его ненавижу.

И в его темно-карих глазах, окруженных густыми черными ресницами — тема многих восторженных девичьих охов и ахов — все разглядели глубокую и ужасающую ненависть.

— З-за что? — голос учительницы дрожал.

— Просто так. Ненавижу, — процедил Максим сквозь плотно сжатые зубы.

Еще несколько месяцев школа кипела и клокотала — учителя и родители бурно обсуждали Петренко-младшего и Петренко-старшего. Тут часто повторялись: «В тихом омуте черти водятся», «Яблочко от яблоньки недалеко падает» и «Ну, как у такого отца может быть ТАКОЙ сын?!».