Стоять насмерть! - Андрей Дышев

– Прощайся с жизнью, – сказал я голосом, не сулящим ничего хорошего. – Ты будешь восьмым, кого сегодня погрузят в «Черный тюльпан».

Бленский стал энергично дожевывать конфету. При этом он медленно вставал из-за стола. Чуб снова свалился с лысины и закрыл ему пол-лица. Я оттянул пальцем ударник, и «магнум» очень впечатляюще клацнул.

– Что я тебе сделал? – прохрипел Бленский. – Не надо стрелять, давай объяснимся…

– Давай! – Я оттолкнул его от себя, и Бленский ударился спиной о металлический сейф, стоящий позади него. – Где гробы?

– Какие гробы? – Бленский еще приходил в себя, крутил шеей, массировал ее рукой и не понимал, о чем я его спрашиваю.

– Которые будут отправлять «тюльпаном»!.. Быстро отвечать! – Я сунул ствол ему под нос. – Все делать быстро и четко, ты меня понял?

– Да, да, да! – закивал Бленский. – Гробы в преисподней.

– Где?!

– Ну, там, у входа, комнатушка. Я ее так называю.

– Веди!

Задевая угол стола, стулья, Бленский выскочил в коридор и, оглядываясь на меня, засеменил к входу.

– Где водитель фургона?

– Пошел за солдатами. Чтобы помогли загрузить… Вот здесь гробы.

– Открывай!

Он стал хлопать себя по карманам, будто отряхивался от пыли, вытащил ключи, дрожащей рукой долго ковырялся в замке и, наконец, открыл дверь. Я по-джентльменски пропустил его вперед и, закрыв за собой дверь, знаком показал ему, чтобы он заперся.

Мы стояли в маленькой комнате, в которой из мебели находился лишь стол. На единственном окне висели жалюзи, оттого в «преисподней» было сумрачно. На полу, перпендикулярно к стене, стояли одинаковые ящики, сколоченные из неотшлифованных и плохо подогнанных друг к другу досок. Сквозь щели проглядывал белый металл.

– Накладные!

Голос невольно стал тихим – почти шепот. Говорить громко в присутствии покойников было кощунственно.

Бленский метнулся к столу, сгреб с него бумаги и принес их мне.

– Тут накладные, разрешение и остальная документация.

Я опустил глаза и посмотрел на накладную, лежащую сверху. Груз, учетный номер, получатель, а ниже – наименование груза: «Локтев Владимир Данилович. Вскрытию не подлежит».

Я судорожно сглотнул. «Наименование груза»… Что ж это за дебил такой, окончательно отупевший бюрократ, которому пришло в голову оформлять на погибших – на войне или нет, неважно – такие накладные?

Следующий – Умаров, затем Марыч, Сапармуратов, Искренко… Двое последних, как и Локтев, адресованы на Москву. И гробы также не подлежат вскрытию. Значит, тела изуродованы сильно. Мальчишки, мальчишки, упаковали вас, пронумеровали, превратили в груз, и к вашим светлым именам цепляют «мертвые души».

Накладная на Гусева Анатолия Ивановича была последней. Учетный номер – 37/99. В графе «Получатель» – «Москва, Волзов Игнат Юрьевич (по требованию)».

Бленский заметил, что я долго рассматриваю накладную на Гусева, и стал волноваться. Его руки пришли в движение: он то почесывался, то теребил свои редкие волосы, то поправлял на себе рубашку. Я пошел вдоль ящиков, сверяя номер. Вот он, крайний справа, 37/99.

Если я ошибаюсь, подумал я, то душа этого мальчика меня до конца жизни в покое не оставит.

– Отрывай доски! – сказал я Бленскому, чувствуя, как у меня начинает предательски дрожать голос.

– Какие доски? – Глаза начальника морга наполнились ужасом.

Я кивнул на ящик.

– Зачем? – едва слышно произнес он.

Я не знал, что ему ответить, смог лишь взмахнуть пистолетом и произнести:

– Ну!

Бленский нерешительно подошел к ящику и встал над ним, не зная, за какую доску хвататься.

– Да проснись же ты! – взорвался я и толкнул его в спину.

Бленский рванул на себя одну доску, вторую. Они были прибиты короткими гвоздями и отдирались легко.

– Хватит? – спросил он.

– Весь верх отдирай! Время, Бленский, время!

В «преисподней» стоял жуткий треск и скрип, словно ожили все покойники и стали ломиться на волю. Меня трясло, как в лихорадке. Я начал ходить по комнате взад-вперед, поглядывая на согнувшегося Бленского, на обнажившееся нутро ящика, в котором матово поблескивала крышка цинкового гроба.

Он полностью разобрал верх ящика и, повернувшись ко мне, выпрямился. На его лбу выступили капельки пота, черная прядь налипла к румяной щеке, почти закрыв собой один глаз.

– Теперь открывай крышку гроба, – едва слышно сказал я.

Бленский судорожно сглотнул, машинально потянулся рукой к воротнику, но там пуговица была уже расстегнута, и тогда он начал нервными движениями зачесывать волосы на лысину.

– Тут дело… вот в чем, – произнес он. – Этот гроб вскрытию не подлежит.

– То есть? Что это значит?

Бленский развел руками в стороны.

– Там мало что осталось от человека. Труп обезображен… Надо щадить нервы родственников.

– А ты сам видел этот труп?

Бленский не совсем уверенно кивнул, точнее, просто склонил голову набок.

– Я подписал заключение паталогоанатомов… – начал было он, но я оборвал его:

– Бленский, я спрашиваю тебя, видел ли ты своими глазами этот труп?

– Н-н-нет, – с трудом выдавил он из себя.

Я глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл глаза. Рука с пистолетом отяжелела, я уже с трудом держал «магнум», будто это была десятикилограммовая гантель.

– Значит, так, – сказал я, не скрывая угрозы в голосе. – Выбирай одно из двух: либо ты отправляешься на «Черный тюльпан» в этом ящике с дыркой в голове, либо рассказываешь все про этот гроб. Все, что тебе известно. Считаю до трех…

– Я расскажу! – охотно согласился Бленский, не сводя глаз с черного цилиндра глушителя. – Этот гроб я получил с завода, где их клепают. Пришла очередная партия гробов, а вместе с ними – этот.

– И тебе заплатили, чтобы ты отправил его в Москву?

– М-м-м… Да.

– Что в нем?

– Клянусь, я не знаю! Я его не пытался вскрыть, а окошко изнутри замазано известью.

– Ты даже не догадываешься, что там?

Бленский пожал плечами.

– Меньше знаешь, лучше спишь… Наверное, какая-нибудь контрабанда.

– А ты не боишься, что кто-нибудь проверит накладные? Откуда ты взял этого Гусева?

– Сделать липовую накладную несложно. В комендатуру аэропорта я отправляю заявку только на количество гробов, фамилии там никого не интересуют. А если меня проверит какая-нибудь комиссия из штаба миротворцев, я объясню, что Гусев погиб десять дней назад, но, так как долго выясняли личность погибшего, отправляем гроб только сейчас.