Четыре сестры - Малика Ферджух

она остановилась, задрав голову.

– Мы пришли! – крикнула она. – Где вы?

Одним движением она толкнула дверь справа правой рукой, а дверь слева левой. Из правой высунулась пара смеющихся лиц.

– Мама! Энид! Гортензия! Гортензия! Мама! Энид!

Все принялись обниматься прямо в коридоре, визжа от радости и тая от нежности.

– Что ты так гримасничаешь? – спросила Гортензия, поцеловав Гарри.

– Что это за морда хомяка? – перебила ее Энид. – У тебя там живность за щеками?

На Пасху в Виль-Эрве Гарри завел краба, земляных червей, тараканиху, крысу…

– Никакой живности, – сказала Дезире. – Дырка.

– Дырка?

– Кариес, – объяснила Юпитер. – Завтра позвоним дантисту, хорошо, зайчик?

Она поцеловала сына во вторую щеку. С тем же выражением, что бывает у Шарли, подумала Энид, когда приходит счет за газ. С видом Черт, я очень тебя люблю, но почему у тебя так не вовремя болят зубы? Гортензия пошарила в кармане и стиснула в кулаке пятьдесят евро Шарли.

– Как здорово, – сказала она, – две комнаты напротив…

– Правда! – воскликнула Юпитер, благодарная за перемену темы. – Всего один шаг от одной до другой!

На другом конце коридора открылась дверь. На пороге появилась женщина в розовом платье с пышными рукавами.

– Приехали? – воскликнула она.

– Да, мадам Эссаира, – ответила Юпитер. – Теперь вам долго не придется сидеть с моими бесенятами, кузины здесь.

Светловолосый кудрявый мальчик, совсем маленький, выглянул из-за розового платья. Он смотрел на всех очень темными глазами.

– Здравствуй, Мохаммед, – ласково сказала ему тетя Юпитер. – Ты сегодня пел?

– Все утро, – ответила за него мадам Эссаира. – Его голос – чистый мед, просто подарок. Сам он не растет, все дают ему семь лет. Но голос… о да, голос растет и становится краше день ото дня.

– Мохаммед очень способный, – подхватила Юпитер.

– Раз услышит песню, – продолжала мадам Эссаира, – и готово дело, поет. Покажи свой голосок, ягненочек мой.

Вместо этого Мохаммед показал им язык. И сразу же улыбнулся ангельской улыбкой.

– Он высунул язык! – возмутился Гарри.

– Он еще и улыбнулся, – заметила Юпитер.

Энид смотрела на Мохаммеда. И вдруг без предупреждения скорчила замысловатую гримасу. Мохаммед изумленно уставился на нее. Потом засмеялся.

– Ты споешь нам что-нибудь? – спросила она. – Не сейчас… но когд а-нибудь?

Мохаммед молчал.

– Он не растет, – повторила его мать. – Но его голос… Ах, какой голос…

Помахав им на прощание, она ушла с мальчиком к себе.

– У нас с мадам Эссаира много общего, – вздохнула Юпитер. – Беби-ситтинг. Соль, сахар, гвозди. Денежные проблемы. Одна касса страхования. Что еще?

– Туалет в коридоре! – напомнила Дезире.

Им показали первую комнату: кухня-столовая-душ-буфет (семь квадратных метров, прикинула Гортензия). По другую сторону коридора вторая комната: гостиная-спальня-телевизор-библиотека (в лучшем случае восемь с половиной квадратных метров). Энид посмотрела на Гортензию, Гортензия посмотрела на Энид. Обе опустили глаза.

– Здепят! – сказал Гарри, улыбаясь во всю свою хомячью щеку.

Он стянул с дивана плед. На диване были грудой навалены матрасы.

– Гарри хочет сказать: здесь спят! – пояснила Юпитер.

Она взглянула на будильник и вздохнула.

– Мне придется уйти на работу. Сегодня очередь Жани прийти позже… Жани – моя напарница.

– Ты и по вечерам работаешь? – удивилась Энид.

– По вечерам, да, – улыбнулась Юпитер. – И по утрам тоже. Но в разных местах.

Гортензия заметила на круглом столике раскрытую тетрадь со столбиками цифр. Тетя Юпитер перехватила взгляд племянницы, закрыла тетрадь и спрятала ее в ящик. Она сказала:

– Я надеялась найти бриллиантовое колье внизу этого столбика… Но боюсь, придется еще подождать, скажем… сто лет и два месяца.

Гортензия никак не могла снова улыбнуться. Не могла и задать мучивший ее вопрос: а где же дядя Флорантен?

Тень промелькнула на хорошеньком шоколадном личике тети Юпитер, но быстро исчезла. А Гортензии захотелось плакать при мысли обо всех горестях, о которых молчала тетя. Гортензия быстро склонилась над дорожной сумкой (теперь она мысленно благодарила Шарли за то, что та настояла на одной сумке на двоих, – куда бы они поставили вторую?) и достала сверток из фольги, запакованный в пластиковый пакет. Гарри испустил блаженный вопль.

– Женевьевин кекс с орехами!

Он первым откусил кусок. Хоть и мог жевать только одной стороной.

– Вы поужинаете у мадам Эссаира, – сказала тетя Юпитер. – Оставьте немного на десерт.

Она вышла из душевого уголка в кухне, закутанная в большое подсолнечно-желтое полотенце. Так она и сновала через коридор из комнаты в комнату. Из маленькой принесла фен и причесалась в большой. Взяла лак для ногтей в одной, туалетную воду в другой. Она ходила туда-сюда, переступая через мелких, которые рисовали, лежа на полу. У Энид одна нога была в коридоре. У Гарри голова и руки в кухне. Дезире вообще наполовину внутри, наполовину снаружи.

– А где ты работаешь? В смысле, вечером? – спросила Гортензия.

Юпитер улыбнулась. Она сидела по-турецки на кипе матрасов и красила ногти на ногах.

– В «Фэнтези-Театре».

– Это театр?

– Не совсем. Это место, где танцуют и можно выпить.

– Кабаре.

– Если хочешь, да. Передай мне, пожалуйста, флакончик, вон там.

– Ты хочешь сказать «здесь»? Для «там» недостаточно далеко.

– И правда. Здесь до всего недалеко.

Она посмеялась вместе с племянницей. Гортензия наклонилась, что бы рассмотреть лак на ногах тети.

– Очень красиво смотрится этот золотистый цвет на твоей шоколадной коже.

– А ты могла бы нарисовать сверху какие-нибудь цветы?

– Даже на мизинце?

– Нет. Его можно оставить так.

Гортензия взяла другой флакончик, с розовым лаком. Аккуратно нарисовала на золотистом фоне маргаритки. Пришлось подождать, пока они высохнут. Потом тетя вскочила и пошла за ширму одеваться.

К семи она была готова. Гортензия посчитала, что между двумя работами тетя сможет поспать четыре с половиной часа.

Юпитер нежно расцеловала их и ушла, сказав на прощание:

– До завтра! Ведите себя хорошо…

Из-за поворота лестницы она продолжала посылать им торопливые поцелуи.

Они еще не знали, что завтра ее не увидят.

* * *

Они поужинали у мадам Эссаира. Спагетти с курицей, белый сыр и остаток кекса с орехами. Петь Мохаммед не захотел. Он даже не разговаривал. Энид спросила, где месье Эссаира. Мадам Эссаира ответила, что ее муж «моет кольцевую» каждую ночь с тринадцати лет.

– Один? – спросила Энид, не желая показать, что понятия не имеет, что такое «кольцевая».

Ей стало немного обидно, когда мадам Эссаира громко засмеялась.

Обо всем этом она думала, когда все в маленькой комнате крепко спали под звездами в открытой форточке. Припозднившийся голубь – или потревоженный, или просто страдающий бессонницей – выдал череду глук-рилу на кровельном желобе и тоже уснул.

Энид думала и слушала все это. Дыхание бульвара, ночь, жар от нагретых железных крыш.

– Не слишком разочарована? – спросил