Четыре сестры - Малика Ферджух

готовишься к встрече с человеком, в которого, может быть, уже влюблена.

– Я не влюблена, – пропела она под феном. – Я совсем, совсем, совсем не влю…

Дверь распахнулась.

– Ты куда-то собралась? – спросила Шарли.

– Могла бы постучать.

– Я стучала.

– Это фен. Надо было подождать.

– Я ждала.

– Надо было покричать.

– Я кричала! И вообще, дверь была открыта!

Женевьева вздохнула.

– Ты куда-то собралась? – повторила Шарли.

– Потусить с друзьями.

Тут вздохнула в свою очередь Шарли.

– А ты хотела что-то предложить? – спросила Женевьева.

– Нет. Куда вы?

– Перекусить. Может быть, потанцевать. Еще не знаю.

– Танцевать? Ты?

– Почему нет?

– А мне с тобой можно?

Шарли уловила выражение лица сестры.

– Я пошутила, – тут же сказала она. – Пойду посмотрю киношку!

И отвернулась.

Полная угрызений совести до бровей, Женевьева отправилась в прачечную. Черт, она ничего не постирала позавчера. Женевьева пошла исследовать шкаф Беттины. Беттина была ниже ростом, но, в отличие от нее, следила за модой. Может быть, найдется что-нибудь безразмерное?

Она примерила два длинных платья, три коротких, потом какую-то розовую штуку, типа среднюю. Ничего не подходило. Женевьева взглянула на часы. 19:11. Кровь застыла в жилах. Она кинулась в комнату Шарли. Та, лежа поперек кресла, накручивала на палец шерсть Ингрид.

– Ты можешь дать мне что-нибудь?

– Все мое внимание. Или дурные намерения. Тебе для чего? А, ясно – шмотки. Для девичника? Девичника-мальчишника? Или выхода с одним мальчиком? И этот мальчик просто друг? Или больше? Заметь, я задаю тебе эти вопросы только для того, чтобы посоветовать наилучший наряд!

– Так ты пойдешь в кино?

– Да… Я люблю переходить из рук в руки… то есть из подлокотников в подлокотники.

Шарли была несчастна. В другое время Женевьева могла бы… Но сегодня вечером… Невозможно. Невозможно. Невозможно!

– Возьми мое атласное ореховое платье, – сказала Шарли. – Я его не ношу. И жакет к нему. И еще…

– Спасибо! – воскликнула Женевьева, целуя ее в обе щеки.

19:18.

7

Ваши документы, поэт!

Он пришел точно в назначенный час. Она тоже. Он сменил шорты, футболку и красную шапочку на белую рубашку, полотняные брюки и кремовый пиджак. Еще влажные волосы были зачесаны назад. Он выглядел, оценила про себя Женевьева, самым красивым парнем на свете. Он открыл перед ней дверцу. От него хорошо пахло.

– Ты… супер, – сказал он, взглянув на атласное ореховое платье Шарли.

– Это не мое, – ответила она и тут же об этом пожалела.

– Тогда мой тебе совет: оставь его себе.

Она нырнула в машину. Усевшись рядом, они уставились в ветровое стекло. Бульвар в пору «между волком и собакой»[75] тянулся, как широкоэкранное кино, вдоль всего побережья.

– Куда мы едем? – спросила она.

– У меня есть кое-какие идейки. А у тебя?

– Никаких.

– Тогда поехали со мной.

Выбора у нее не было.

Ресторан был в Сен-Жане, километрах в десяти, у казино. Он назывался «Красный корсар». С автостоянки Женевьева с тревогой посмотрела на фасад.

– Это здесь?

– Здесь. С другой стороны есть вид на море.

Она нерешительно вышла из машины.

– Что не так? – спросил он.

– Это выглядит…

…очень дорого, подумала она про себя, а вслух сказала:

– …богато.

Ресторан для тридцатилетних стариков, подумала она еще. Не для парня и девушки нашего возраста.

– Я недостаточно хорошо одета, – предприняла она последнюю попытку.

Выбор Виго казался ей странным, даже откровенно несуразным.

– Ты само совершенство. Идем.

Он взял ее под локоть так властно, что прибавил сразу три года. Кстати, а сколько ему лет?

– Ладно, – сказала она. – Но счет разделим?

Он резко остановился и посмотрел на нее с таким свирепым выражением, что у нее задрожали колени.

– Я приглашаю, ОК?

С огнем в глазах, как сказал бы: «Это мой револьвер, не трогай его!» Она удивилась, почему, собственно, подумала об оружии.

Они вошли.

Женевьева вытянула шею, мысленно поблагодарила Шарли за то, что та посоветовала ей надеть туфли на каблуках (жалких четыре с половиной сантиметра, но все-таки). Она улыбнулась метрдотелю, но в ответ получила только отблеск его очков.

– Сюда, – тихо сказал он и взял их судьбу в свои руки.

Высокие окна, на которых висели занавески по-версальски красного цвета, выходили на море и фонтаны казино. Музыка была ласковая и загадочная, свет пурпурный и бархатный, очень коварный.

Им принесли меню. Спросили, желают ли они аперитив. Женевьева открыла было рот, чтобы воскликнуть: «Нет-нет!» Но Виго ее опередил.

– С удовольствием, – церемонно ответил он.

Она фыркнула в салфетку. С удовольствием! Ей показалось, что она попала в «Купер Лейн», в ту серию, где родители празднуют двадцатилетие свадьбы.

– У нас есть отличная ратафия, – прошелестел метрдотель.

Женевьева уткнулась в меню. Ратафия. От одного названия она едва не рыдала от смеха.

– Шампань, – уточнили им. – Ратафия шампань.

Виго посмотрел на Женевьеву и увидел, что она на грани срыва.

– Давайте ратафию, – сказал он мрачно.

Метрдотель удалился. Оставшись одни, они рассмеялись. В зале были только пары, все старые, лет за тридцать.

– Ты уже бывал здесь? – прошептала она.

– Никогда.

– Я думала, ты здесь свой человек.

– Мне посоветовали.

– Твой банкир, полагаю.

– Один друг. Которого я очень любил.

Принесли ратафию. Женевьева ожидала волшебного зелья… Это и было волшебное зелье. Золотистое, с запахом лакрицы, обволакивающее. Виго поднял свой бокал и чокнулся с Женевьевой.

– Мне двадцать два года, – объявила она. – Я получила аттестат вечность назад. Я стала… заводчицей собак или коз.

– Мне двадцать два года, – отозвался он. – Мой выпускной… не помню, когда это было. Кем я стал… понятия не имею.

Женевьева прыснула. Из-за его тона. Или из-за ратафии. Потом ее развеселило блюдо с морепродуктами.

– Здорово, когда тебе двадцать два года, – заметила она. – Просишь – и получаешь все, что хочешь.

Она подняла голову и вилочку для устриц.

– Мне шестнадцать лет, – сказала она тихо-тихо. – А тебе?

– Восемнадцать. С половиной, – поспешно добавил Виго.

Он наклонился, взял ее за руку и поцеловал в ладонь.

– Прекрати эти стариковские штучки, – сказала она еще тише. – А то я подумаю, что тебе и правда двадцать два.

Но он не отпустил ее руку и снова поцеловал. Сердце Женевьевы таяло, как фисташковое мороженое на солнце. Она попыталась запротестовать неуверенным ломким голосом:

– И это все, что ты можешь придумать, чтобы не дать мне съесть последнюю креветку?!.

– Смоемся? – предложил он через некоторое время.

– Десерт? – предложил появившийся официант. – У нас есть дульче де лече.

– Чегойто? – спросил Виго.

– Что вы имеете в виду? – поправила Женевьева.

– Н у, – протянул официант, – можно назвать это, скажем так, тропическим вариантом айриш-кофе.

– Я возьму, – сказал Виго.

Женевьева тоже