Корсары Ивана Грозного - Константин Бадигин

— И ты, святой отче-господине, молись за Марфу.

— Буду, — покорно ответил митрополит. — Велика милость божья.

Последние дни царь часто задумывался об одном и том же. «Мою невесту Марфу отравили в опричном дворце. Вход в Слободу только по особой моей милости. Можно ли верить ближним слугам — опричникам. От домашнего вора, говорят, не убережешься… Пустили же они Девлет-Гирея к Москве и мечей не зазубрили. Царь должен быть прозорлив, а я? Кто же отравил Марфу, кому нужна ее смерть? Вряд ли московскому боярству страшен ее отец Большой Собакин. Он пришел в закоснение и отчину свою потерял за бедностью. И родни мало. Нет, боярам его страшиться нечего. И смерть Марфы боярам не надобна. Но кто же тогда ее отравил? — еще раз спросил он себя. — Зачем понапрасну ломать голову, Гришка найдет, кто. А уж тогда позабавимся».

Глаза царя сверкнули из темных провалов.

…28 октября 1571 года была назначена свадьба.

Приближалась зима. Деревья давно стояли голые. По ночам легкий морозец покрывал лужи на дворе тонкой корочкой льда.

Погода держалась ясная, солнечная.

Малюта Скуратов получил великую милость. Зять его, Борис Годунов, не имея знатного сана, стал на свадьбе дружкой царицы Марфы, а жена Бориса Мария, дочь Малюты, — свахой.

Все шло по старинному обычаю. В небольшой горнице приготовили постель на тридевяти снопах. Стены завесили шелками, а по углам воткнули стрелы с сорока соболями на каждой. Под соболями на лавках поставили свадебный мед.

Марфа ждала царя в соседней горнице. Она сидела на высоком кресле, и рядом с ней сидела ее сестра Ольга. Невеста похудела и побледнела во время болезни, но казалась еще красивее. Боярыни сидели по лавкам, а слева стояли бояре со свечами и караваями хлеба.

Царь Иван вошел в горницу со своими свадебными боярами, поклонился образам, подошел к невесте, приподнял с кресла ее сестру Ольгу, сам сел на ее место. Священник читал молитву.

Жена тысяческогоnote 84 расчесала волосы жениху и невесте. Одела невесте кику с навешенным покровом, а жениха осыпала хмелем из большой золотой мисы. Дружка жениха резал хлебы и сыр, ставил перед новобрачными и рассылал присутствующим, а дружка невесты Годунов раздавал ширинкиnote 85 .

Немного посидев с невестой, царь отправился к венчанию в церковь со всеми своими боярами, а на месте, где сидел, положил сорок соболей.

На разукрашенных санях поехала в церковь невеста, а перед ее санями несли свечи и караваи хлеба.

Обряд совершал митрополит Кирилл в соборной церкви. После венчания новобрачным дали вина. Царь бросил опорожненную скляницу оземь, разбил и потоптал ногами. Никто не смел ступить ногою на эти стекла.

Митрополит, а за ним все бояре поздравляли молодоженов. Царица устала и держалась из последних сил. Выходя из церкви под торжественный звон колоколов, она, тихонько вскрикнув, покачнулась и потеряла сознание. Царь едва успел ее подхватить.

Среди приближенных началось смятение. Несколько боярских жен взвыли дурными голосами.

— Перестать! — гневно крикнул Иван Васильевич, все еще держа на руках царицу, глядя на всех страшными, выпученными глазами.

Причитания разом стихли.

Долго Марфа Васильевна лежала без памяти на своей золоченой кровати. Лекарь, видя свою смерть, метался возле больной, то ставя ей грелки на ноги, то прикладывая лед к голове.

Через три дня жертве Малюты — Бомелия стало немного лучше, и царь решил женить сына Ивана на Евдокии Сабуровой.

Вторую свадьбу сыграли 4 ноября. Но свадебные пиры закончились похоронами. Через неделю скончалась молодая царица Марфа Васильевнаnote 86 .

Царь получил неожиданный удар и страдал. Но страдал не потому, что потерял любимого человека. Любви к Марфе он не чувствовал. Ему было жаль самого себя. Он досадовал на бога, считая его несправедливым. Почему всевышний не внял его мольбам, зная, что он, царь Иван, женился на Марфе для ее исцеления? Молился о здравии царицы не только он, но и митрополит и монахи по монастырям. А вышло, что он, великий государь, обладавший на земле почти божественной силой, по слову которого умерщвлялись тысячи людей, не смог сохранить жизнь одному человеку — своей жене. Царь чувствовал себя униженным.

Матвей Постников, которого оговорила боярыня Шереметева, по приговору царя был бит плетьми до смерти. В своей вине Постников не сознался и никого другого не назвал, несмотря на страшные пытки. Лекаря Бомелия прежний царь Иван послал бы на костер, он никогда не забывал подобных обещаний. Теперешний царь раздумывал, что сделать с провинившимся? Через неделю после смерти царицы он призвал Бомелия в свои покои. Лекарь пришел зеленый от страха. Оскалив редкие мышиные зубы, с воплем бросился он на колени.

— Это был сильный яд, я не мог ничего сделать. Пощадите, пощадите, ваше величество!

— Разве ты знаешь сильные и слабые яды? — спросил царь без всякого интереса, чтобы только спросить.

— В моей аптеке есть две дюжины лекарств, смертельных для человека, — ответил, не поднимаясь с колен, немец. — Соединив их в разных количествах, я могу приготовить яд, от которого человек умрет в назначенное время.

У царя пробудилось любопытство:

— Почему ты говоришь о лекарствах, которые убивают?

— И лекарство есть яд, и яд есть лекарство, — ответил Бомелий. — Все зависит от количества: много — убивает, мало — исцеляет.

Иван Васильевич в задумчивости теребил свою редкую бородку.

— Великий государь, — взмолился лекарь, — пощади меня… Я буду тебе полезен. Без всякого шума я уничтожу любого врага, стоит только пригласить его на обед или на ужин. Он умрет не за столом, нет, это совсем не разумно. Он может умереть на следующий день, через три дня, через неделю. И никто не подумает, что твой враг умер по твоему приказу. Никто, кроме меня, не сможет этого сделать. Григорий Лукьянович очень верный тебе человек, но он грубо работает. Его вся Москва считает злодеем и убийцей… Зачем это тебе? А твои болезни, великий государь, я буду лечить лучше любого другого. Я нужен тебе, великий государь.

Иван Васильевич барабанил пальцами по ручке кресла. Он подумал: и в самом деле, один такой врач, как Бомелий, может заменить многих опричников. И решил сохранить его.

— Добро, — сказал он, — встань, живи… Ответь мне, — помедлив, добавил царь, — все ли яды смертельны или во благовремении можно спасти человека?