Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 1 - Валерий Федорович Солдатенко

Советом Министров Украинской Державы решительных протестов против захвата австро-немецкими оккупантами судов Черноморского флота, в том числе в Одессе и Херсоне, присвоении иного ценного имущества, принадлежащего Украине, ее организациям и гражданам, было заслушано «заявление Гетмана об отправке им германскому послу письма, подтверждающего необходимость присоединения Крымского полуострова к Украине». Принятое решение гласило: «Всецело присоединяясь к высказанному Гетманом принципиальному взгляду, поручить отдельным министрам разработать данные, могущие служить подтверждением необходимости с точки зрения экономической [присоединения] Крыма к Украине»[845].

Как видно, об этнографическом принципе речь уже не шла. На передний план выдвигался экономический аргумент, под которым, скорее всего, подразумевалась территориальная сопряженность и удобства (выгоды) обоюдной или совместной хозяйственной деятельности, приводимой в результате к единому, а именно – украинскому знаменателю.

Первые гетманские официальные дипломатические документы испытывали на себе недостаток профессионального опыта. Так, в упомянутом письме П. П. Скоропадского (оно датировано 10 мая) с прямолинейностью военного в первом же абзаце заявлялось: «Особое значение для возрождения Украины заключается в деле установления ее границ, особенно южной и таким образом овладения Крымом»[846] (тут и далее в документе подчеркнуто мною. – В. С.). И далее, не скрывая истинных намерений, не прикрывая их каким-либо дипломатическим флером, гетман разъяснял: «Присоединение Крыма имело бы то значение для Украинской Державы, что она была бы обеспечена продуктами первой необходимости, как соль, табак, вино и садовые плоды. Одного лишь табака получала Украина с Крыма ежегодно для переработки на сто миллионов рублей. Владение Крымом позволило бы также сохранить в Украине много денег, организовав новые и отстроив старые курорты. Кроме того, владея Южным берегом Крыма, Украина получила бы такие природные порты, как Севастополь и Феодосия (в оригинале – Теодосия. – В. С.). Без Крыма Украина была бы от Черного моря отделена, ибо она могла бы рассчитывать только одним портом в Николаеве, ибо Одесса давно уже перегружена. Таким образом, Украина без Крыма стать сильным государством не могла бы и особенно с экономической стороны была бы несильной. Так натурально отрезанная от моря должна бы Украина обязательно увеличивать стремление захвата этого морского побережья, а вместе с тем появились бы и обостренные отношения с тем государством, которому было бы отдано управление Крымом»[847].

Из предложенных логических аргументов выдвигалось, по существу, два. Во-первых, Германия должна быть заинтересована в могущественной Украине как надежнейшем союзнике и потому должна с пониманием относиться к потребностям гетманского режима. И во-вторых, лидер Украинской Державы, опять-таки без всякого вуалирования, буквально раболепно упрашивал оккупационные власти решить поставленные вопросы в свою пользу. Примером дипломатических доказательств во втором аспекте может служить хотя бы такой пассаж документа: «С вопросом присоединения Крыма тесно связан вопрос о Черноморском флоте. С военной точки зрения не имеет этот флот никакой ценности для Германии через устаревший его тип, для Украины же лишение этого флота было бы болезненным ударом, который бы поразил чувства национальной гордости целого Украинского народа. Я считаю, что в этом вопросе, как и в деле создания украинской армии, интересы Украинской Державы отвечают намерениям и целям Немецкого Государства»[848]. То есть, чтобы не унизить национальной гордости украинцев, им можно было «сбросить с барского плеча» Германии вовсе непригодную для нее самой «вещь». Примечательно и другое – П. Скоропадский принял условия своего восшествия на престол, одним из которых было нежелание оккупантов на создание боеспособной украинской армии. Как же можно было апеллировать к подобному аргументу?

Однако вес аргументов, точнее забота о их выверенности и весе были явно несильной стороной осуществляемого демарша. Так, не очень убедительно «пугая» Германию возможными осложнениями во взаимоотношениях с Крымом, гетман делал ударение на статистических данных: «… Было бы с этнографической стороны неоправданным основание планируемого (в тексте на украинском языке, очевидно, ошибочно – «планової», т. е «плановой». – В. С.) татарского государства, ибо татары составляют не более 19 % крымского населения»[849]. Естественно, процент украинцев вовсе не упоминался, а в последующих дипломатических документах внешнеполитическому ведомству Украинской Державы довелось исправлять допущенную оплошность (а может быть – и сознательное занижение показателя почти в два раза), уточняя, что удельный вес крымско-татарского населения на полуострове составляет 32–33 %[850].

Как бы там ни было, очевидно, стоит согласиться с исследователями, считающими, что в данном случае речь шла едва ли не о первом «историческом прецеденте украинских претензий к Крыму»[851]. А если снять с формулы «осторожно-дипломатический» налет, то точнее это была хронологически первая реальная попытка присоединения Крыма к Украине. Остается при этом вопрос о степени доказательности примененного принципа, наименованного «территориально-государственным».

16 мая 1918 г. в МЗС под председательством временно исполняющего обязанности министра иностранных дел Н. П. Василенко состоялось специальное совещание по крымскому вопросу. Оно проходило за закрытыми дверями, что позволяло присутствующим не заботиться о дипломатическом этикете, прямо и недвусмысленно высказываясь по существу обсуждаемого предмета. Так, госсекретарь И. А. Кистяковский жестко заявил: «Без Крыма Украина будет отброшена на восток и север в объятии Москвы… Без Бессарабии и Холмщины организм может существовать, но не без Крыма. Самостоятельность в таком случае иллюзорная. Относительно народностей, населяющих Крым, принцип самоопределения наций должен иметь разумные границы»[852]. Высококвалифицированный, опытный юрист не считал присоединение Крыма к Украине аннексией, поскольку украинская государственность находилась в стадии становления и высказался против федеративной связи с полуостровом, ибо в сложившихся обстоятельствах это означало бы фактический отказ от Крыма.

Товарищ министра внутренних дел А. М. Галип пытался дезавуировать положение Третьего Универсала Центральной Рады о невхождении Крыма в состав УНР тем, что осенью 1917 г. речь шла о создании федеративной демократической России, в которую предполагалось включение и автономного Крыма. К рассматриваемому моменту Украина приобрела самостоятельный статус, а Крым находится в неопределенном положении. Поэтому предлагалось начать переговоры с Центральными державами, чтобы не допустить неприемлемых для Украины решений. А. Я. Шульгин предлагал наладить деловые отношения с татарским Курултаем.

Консультант, ведущий специалист в области международного права О. О. Эйхельман предложил выдвинуть руководству Крыма условия присоединения, позаботившись о четком формулировании плана[853].

Высказанные в процессе обсуждения соображения впоследствии неоднократно в удобоваримой дипломатической форме использовались в различного рода официальных документах гетманской власти.

Конечно, правительство волновало положение на Черноморском флоте, хотя принятые решения оглашению не подлежали, а протокол обсуждения вопроса не сохранился[854]. Явно с расчетом на перспективу правительство принимало решения о выделении довольно крупных ассигнований на потребности Одесского и Севастопольского военного портов, частичную демобилизацию Николаевского порта и т. п.[855]

После обращения П. П. Скоропадского к германскому послу, барону А.