Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой - К. Рехаге

Строители ложатся спать рано. Кто-то выключает свет, звучит несколько тихих слов, потом тишина.

Скоро кто-то первым начинает храпеть. Потом второй.

На всю комнату стоит такой грохот, что мне кажется, будто трясется кровать. Я прячу голову в спальный мешок, но это не помогает. Они тарахтят, как газонокосилки.

Все ценные вещи лежат у меня под рукой. Я откапываю среди них телефон и вставляю наушники. Становится лучше, но не намного – храп рвет ночь в клочья.

Я включаю телефон и выбираю скрипичный концерт Моцарта. Я смотрю в окошко. Оно заклеено газетными листами, через которые просвечивают холодные огни пропускного пункта. Я слушаю скрипки, заглушаемые храпом, и постепенно засыпаю.

Я просыпаюсь последним. Наушники запутались, кабель тянется прямо по лицу. Передо мной стоит дядя Шен.

– Как тебе мое лицо? – спрашивает он.

Отек стал хуже.

Мы медлим. Дядя Шен волнуется из-за погоды. Перед нами лежит первая ветряная зазубрина на пути к Урумчи, она тянется примерно пятьдесят километров, а небо не радует нас сегодня своим оттенком. Он беседует с людьми на пропускном пункте и угрюмо смотрит на небо, а потом выносит свой вердикт:

– Если мы просидим здесь еще, лучше не будет. Надо идти.

Над нами проплывают длинные перистые облака. Мы проходим мимо дорожных знаков с изображением надутых ветром мешков. Одежда развевается, и мы почти не разговариваем, потому что ветер заглушает слова, и нам трудно перекрикивать его. Некоторые порывы врезаются в кабутце, грозя опрокинуть ее.

Через несколько часов мы видим посреди пустыни еще один барак. Дядя Шен указывает мне сначала на него, а потом на свое подвязанное лицо. В его глазах читается усталость. Я осознаю, как неважно он себя чувствует.

«ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА БЕЗОПАСНОСТЬ ВЕСИТ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ГОРА ТАЙШАНЬ», – написано на стене барака. На земле под этой мудростью разбросаны осколки. Мужчина открывает дверь и приглашает нас войти, он не задает лишних вопросов, а сразу принимается угощать нас чаем и дольками дыни. Дядя Шен осторожно снимает свой платок, открывая красное и отекшее лицо под ним. Он смотрит на меня с несчастным видом.

– Тебе нужно к врачу, дядя Шен.

– Я знаю.

Прощание получается грустным. Мы стоим на обочине и ждем машину, которая подкинет его вместе с велосипедом до следующего города. Ветер бушует, на улице слишком громко, чтобы разговаривать. Я кладу руку ему на плечо. Мне приходит в голову, что со вчерашнего вечера я не слышал его здорового хохота.

Напротив нас останавливается белый фургон, мы быстро договариваемся о цене и грузим на него велосипед. Дядя Шен садится на заднее сиденье, стягивает платок со своего лица и устало улыбается.

– Береги себя, парень, – говорит он и жмет мою руку. Потом он уезжает.

Я остаюсь один с дорогой и ветром. На навигаторе отмечена точка, до которой я должен сегодня дойти, – это площадка для отдыха «Красная гора», полудюжина домов на холме. До этого места еще семнадцать километров пути, а я уже устал. Я крепче берусь за ручки кабутце и иду вперед. Я совсем выдыхаюсь, а до цели еще девять километров. Я опускаюсь на табуретку и прижимаю к губам бутылку.

Длинная прямая дорога круто поднимается вверх.

Я смотрю на пустыню. В коричневой дали, нечеткой из-за сумерек и пыли, я вижу верблюдов. Они важно и мерно шагают друг за другом, держась на равном расстоянии, и выглядят точь-в-точь как на памятнике каравану Шелкового пути, который я видел много месяцев назад в Сиане. Дядя Шен говорил, что когда верблюды попадают в песчаную бурю, они ложатся на землю, отворачивают головы от ветра и пережидают. Потом они встают и идут дальше.

Я достаю из кабутце несколько яблок, кексы и бутылки с водой и кладу их в верхний отсек к фотоаппаратам. Потом я вытаскиваю запасной аккумулятор для мобильного телефона, вставляю наушники и прокручиваю плейлист. Я останавливаюсь на «Ratamahatta» группы «Sepultura».

Я смотрю на дорогу. Машины, словно муравьи, тащатся вверх по ней, и она кажется бесконечной.

Я нажимаю поочередно на «Play» и на «Repeat».

Я сижу за столом в грязной забегаловке, пью колу и слушаю, что обо мне говорят. Собственно, речь идет не обо мне, а о моих палочках для еды – они блестят, так как сделаны из металла. Я купил их в супермаркете в Хами. После того, как я почти три года прожил в Китае, до меня вдруг дошло, что использовать одноразовые палочки не очень экологично.

Трое мужчин за соседним столиком этого не знают, они косо поглядывают на меня и обсуждают, почему это я таскаю с собой серебряные палочки. Вот один из них хлопает себя по лбу, потому что его осенила простая и гениальная мысль: наверное, я боюсь, что меня отравят! Если в моей еде окажется яд, то я сразу об этом узнаю, потому что при контакте с едой палочки поменяют цвет!

Похоже, их не занимает вопрос, кому может понадобится меня травить.

За другим столом сидит хозяин заведения со своими друзьями. Перед ними растет батарея пивных бутылок. Его голос гремит на весь зал, он рассказывает, что уже два раза был в Германии, где люди владеют тремя или четырьмя языками и гораздо желтее, чем прочие европейцы.

– О! – говорят остальные, а он довольно посмеивается.

Я не говорю ни слова, я слишком устал для этого. Вчерашний вечерний подъем дался мне тяжелее обычного. Я поделил его на отрезки по тысяче метров, я не шел, а плелся. Я боролся за каждый шаг, кабутце оттягивала мои руки назад. В ушах гремела одна и та же песня, и я не сводил глаз с навигатора, упрямо отсчитывая метр за метром. Пройдя очередную тысячу, я падал на табуретку, прислонялся к кабутце, ел яблоко или кекс и делал глоток воды. Потом я плелся дальше, следующую тысячу метров.

Однажды напротив меня остановился водитель и спросил, не требуется ли мне помощь. Он мог бы захватить меня и мою тележку. Я как будто сквозь туман разглядывал его.

– Нет, – услышал я со стороны свой собственный голос.

Гостиницы в «Красной горе» оказались отвратительными, но я был слишком усталым, чтобы разочаровываться. Я осмотрел все эти дыры, одну ужаснее другой, наконец нашел себе дыру с кроватью и дверью, смахнул пару паутин и раскатал коврик. Чья-то добрая рука протянула мне удлинитель, свет погас.

…Косые лучи утреннего солнца пробираются сквозь тусклое стекло.

Передо мной одна из женщин, которую я видел в той компании. Одежда ей слегка тесновата, на лице угадываются следы былой привлекательности, впрочем, сейчас в нем осталась только жесткость.

– Не слушай его, – говорит она, показывая на начальника и подсаживаясь ко мне, – все знают, что он никогда не был за пределами Синьцзян!

– Эй! – раздается возмущенный крик шефа. Остальные смеются и наливают ему еще один стаканчик.