Золотые розы - Патриция Хэган

Четыре дня спустя Корду посчастливилось встретить одичавшую индейскую лошадку и заарканить ее (до этого он брел по пустыне под палящим солнцем). Несколько дней ушло на то, чтобы привести своенравное животное к повиновению, зато теперь он мог дать отдых ногам. Он был один: остальные трое почти сразу выбрали другое направление.

Питался он кроликами и белками, которых выслеживал, подстреливал и потом жарил на костре перед ночлегом. Половину тушки он оставлял на утро, а между этими скудными трапезами предпочитал не есть, экономя время. Чем дальше он продвигался, тем труднее было, несмотря на усталость, засыпать по ночам. Он скучал по Эмбер.

Наконец после долгого и нелегкого путешествия он заметил на горизонте в колеблющемся мареве вершины двух каменных столбов. Вигелеева! Добираться до них пришлось целый изнурительно жаркий день и при этом пересечь небольшое ответвление каньона. Лошадь он вынужден был оставить.

Приготовившись спуститься в долину, где, по словам майора, всегда находилось хотя бы одно кочующее племя, Корд принял все меры предосторожности. Он знал, что хавасупаи – народ миролюбивый, но нельзя было сбрасывать со счетов разного рода случайности. Одинокого воина могла встревожить неожиданная встреча с бледнолицым. Корду совсем не улыбалось получить стрелу в спину теперь, когда цель была так близка.

Однако обошлось без неприятностей. Вечером ему повстречалась группа из трех верховых индейцев, которые повели себя самым дружественным образом. Оказалось, в этом нет ничего странного: среди племен распространился слух о мужественных белых людях, которые решились на штурм дикой реки и ее притоков. Корд признал, что в недавнем прошлом был участником экспедиции, и его приняли с почетом.

В дороге к кочевью, частично с помощью жестов, частично с помощью знакомых слов, хавасупаи поделились с ним печальным известием. Враждебное племя напало в дороге на кочующих, и несколько мужчин было убито в схватке. В кочевье предстояло траурное собрание представителей других племен. Корд выразил свое искреннее сочувствие, потом осторожно спросил, знают ли его провожатые деревню, где живет светловолосая женщина. Индейцы закивали, делая знаки, выражающие восхищение. В ответ на просьбу отвести его туда один из них степенно кивнул.

Корду многое пришлось повидать и пережить за последнее время, но ни разу он не испытывал такой тревоги, как в этот момент. Как сложилась жизнь Эмбер за время его отсутствия? Что с ней? Ждет ли она его?

Ждет ли она его…

Эмбер обвела взглядом окружающее великолепие и подумала далеко не в первый раз: бывает же такая красота на свете! Прежде она не могла даже представить себе такого буйства красок. Красно-бурые утесы, изумрудная зелень листвы, лазурь небес, индиговые воды потока – и все это казалось не картинным, а совершенно естественным.

Вдали виднелись очертания Вигелеева. Эмбер находила их внушительными, но все же просто каменными столбами, иззубренными ветрами пустыни, и порой спрашивала себя, какими видят их индейцы. О колоннах ходили самые разные легенды. Некоторые племена считали их древними изваяниями мужского и женского божеств, другие верили, что это окаменевшие братья-великаны, которые в незапамятные времена были вождями единого племени хавасупаи. Якобы это они вывели индейцев из пустыни в благодатный каньон Хавасу и остались стоять на страже их благоденствия и процветания.

Эмбер останавливалась полюбоваться Вигелеева во время каждой своей прогулки вдоль ручья с индиговыми водами. Это были тихие, прохладные утренние часы, когда рассвет только разгорался и земля была окутана бледной кисеей тумана, еще не успевшего подняться и рассеяться под солнечными лучами. По мере того как утро вступало в свои права, просыпались птицы, одна красивее другой. Здесь превосходно уживались черные белогрудые стрижи, щеглы, местные ласточки-береговушки, крошки колибри и крупные экзотические красавцы в пышном красно-голубом оперении, которым хавасупаи не потрудились придумать название. Так же изобиловал пернатой жизнью и ручей, вдоль которого любила бродить Эмбер. Чомги, зимородки, чирки то и дело проносились над водной гладью и с размаху вспарывали ее клювом, у берегов важно бродили крупные журавли с чудесным голубым оперением.

Здесь царствовали красота и покой – красота, о которой многие люди просто не имеют представления. Подолгу глядя на плодородную долину, в которую здесь превращался каньон, на вздымающиеся вдали резкие, суровые скалы и извилистые ущелья, Эмбер всей душой понимала жажду Корда видеть все новые и новые красоты. Она понимала его страсть к бродяжничеству…

Возвращаясь, она приблизилась к той части берега, где были разложены для просушки на солнце две бычьи шкуры. Она помедлила, чтобы дотронуться до одной из них и еще раз удивиться ее мягкости и белизне. Она знала, что эти шкуры предназначены для нее и Арманда и должны в недалеком будущем превратиться в теплую зимнюю одежду.

Зимняя одежда… зима. Эмбер с трудом сглотнула внезапно подкативший к горлу комок. Неужели ей придется провести здесь и зиму? Или не только зиму, но и многие годы? Неужели ее будущее неразрывно связано с индейской деревней на краю света и не сулит ничего большего? Сама по себе такая перспектива была ей не страшна, пугало то, что такое будущее исключало Корда. Однажды, не выдержав растущего уныния, Эмбер решилась открыть свои опасения подруге-индианке Ноаах. Так она узнала, что «большой бледнолицый», который привел ее в деревню, кое-что оставил вождю. Это самое «кое-что» (Ноаах и сама не отказалась бы узнать, что именно это было) должно быть передано Эмбер, когда станет ясно, что ее друг не вернется. Эмбер пробовала подступить к вождю с расспросами про загадочное «кое-что», но тот посмотрел на нее с каменным выражением на лице и ничего не ответил.

Неподалеку от деревни Эмбер встретила ту, о которой только что вспоминала, – юную красавицу Ноаах. Она была занята разделыванием черепахи для супа. Девушки обменялись приветствием. Заметив, с каким вожделением Эмбер смотрит на синие воды потока, Ноаах покачала головой и напомнила:

– Во время траура купание запрещено.

Эмбер вздохнула и посмотрела вниз, где у подножия небольшой скалы женщины продолжали ритуальное бдение над телом старого Хутегу. После каждой смерти, независимо от того, что было ее причиной, объявлялся траур по ушедшему в мир иной, и его соблюдение считалось делом чести. Старик Хутегу лежал в своей хижине на циновке, окруженный женщинами и подростками. Его единственный сын отсутствовал: две недели назад мужчины племени отправились на большую сезонную охоту, чтобы обеспечить племя сушеным мясом на всю зиму. Нечего было и думать хоронить старика без него, поэтому женщины молились о том, чтобы охотники вернулись как можно скорее.

Если дороги ее и хавасупаи навсегда разойдутся, думала Эмбер, ей будет недоставать этих людей, мягких и добрых. Они взяли ее под свое покровительство и обращались с ней, как со своей. Еще сильнее будет скучать по ним Арманд, который чувствовал себя полноправным членом племени. Только теперь Эмбер поняла, до какой степени мальчик создан для любви, для тепла семейного очага. Что, если он не захочет разлучаться с теми, кто дал ему все это?