Семнадцать каменных ангелов - Стюарт Арчер Коэн

– Что? – сменил тон Качо.

– Убрать Беренски велел Бианко. Он сделал это для Пелегрини. Чтобы ты знал – он пел в танго-баре и я всадил в него пулю в самой середине «Табако».

Момент удивления, и затем голос Качо, без всякого намека на патину жесткости:

– Правда? Ты убил его?

– Правда.

– И Доминго?

Таинственный натруженный смешок.

– Я убил Доминго и трех других, когда они пытались повесить меня. – Улыбка чуть тронула его губы. – По-голливудски – под градом пуль.

Короткая пауза, пока Качо переваривал сообщение. Он решил сменить тему:

– Похоже, ты еле дышишь, Мигель.

– Мне попали в живот. Я еду домой умирать.

Он не ждал уговоров отправиться в больницу, и Качо этого не сделал. Качо понял, что он ему сказал. Трубка молчала, здания мелькали за окошком машины, но он знал, что Качо не отключился.

– Ты хорошо поступил, Мигель, – произнес наконец Качо. – Ты хорошо поступил.

Слова одобрения, которые он услышал от Качо, оказались важными для Фортунато, и он ощутил непривычное чувство общности с бывшим революционером:

– Послушай, Качо, мы с тобой не друзья. Но, может быть, в каком-то смысле мы товарищи. Поэтому мне хотелось, чтобы ты знал, что я обнаружил и что ты позабыл. Мы проводим жизнь среди отбросов. На каждом шагу нам навязываются иллюзии. Но это мир духа, hermano. Это мир духа. – Он выключил телефон, чтобы освободить Качо от необходимости отвечать.

Он еще раз неуверенно потыкал в кнопки. Через несколько секунд он услышал сонный голос Афины.

– Это я, Фортунато.

– Мигель! Сейчас три часа ночи!

– Вы должны сейчас приехать ко мне домой. Вы нужны мне.

– У вас странный голос.

– Я умираю, chica. Пришел конец. По крайней мере, я все устроил так, как должно быть.

Неясное молчание, потом ее неуверенный голос:

– Что случилось, Мигель? Вам нужен доктор?

– Нет, дочка. Уже поздно. Пожалуйста, приезжай ко мне домой, сразу. Сейчас же. Ты мне очень нужна, и мне больше некого позвать. Пожалуйста. Мне есть много чего рассказать о деле Уотербери. Теперь я могу рассказать тебе все.

– Не может это подождать до утра?

– Нет. Никакого завтра нет. Ты придешь?

Телефон недолго молчал.

– Я буду так скоро, как только смогу.

Теперь перед ним лежала вечность. Проезжая по знакомым улицам неподалеку от своего дома, он думал, что видит коров, жующих траву на перекрестке, старую кондитерскую лавку на углу, где ее нет уже тридцать лет. Не исключено, что за его домом еще наблюдают. Он знал, как войти с дальнего конца квартала, пройти соседским двором и попасть в свой дом, и, поставив машину в неприметное место, проковылял последний квартал до задней двери своего патио. Он чуть не забыл про портфель с четырьмястами тысячами долларов и схватил его под руку в самый последний момент.

Он лег на свою кровать, чтобы спокойно умереть. Боль в животе колотилась, как адский колокол, она растекалась по всему телу пульсирующими волнами раскаленного металла. Из окон струился тусклый свет, позволявший различить контуры комнаты. И хотя одна его часть узнавала, что это его комната, другой части она казалась невероятно далекой. Такова жизнь – она исчезает вслед за вами. Повернешься, а там нет ничего.

Пол ходил ходуном, и он пытался опустить одну ногу, чтобы остановить его, – старый пьяный трюк. Показалось, что на миг это получилось, и события этой ночи вернулись к нему вереницей горячечных образов. Он свел счеты. Какие сумел. Остались, верно, еще Джозеф Карвер и Пабло Мойа, для которых разыгравшиеся ночью жаркие страсти были всего лишь едва приметной турбулентностью на пути к новым рынкам и новым прибылям и чьи деяния в Аргентине будут прославляться на страницах финансовой прессы, мерила, по которому оценивается их деятельность. Это преступные гении, они всегда чисты.

Он – последняя единица доказательств, и, когда его не станет, все это потеряет смысл. Пелегрини падет. Уильям Ренсалер перейдет работать в «АмиБанк», «РапидМейл» заберет себе почту и будет получать от народа гарантированную прибыль. Грабеж пойдет своим чередом, как и было все эти тридцать лет, – непрерывный круг бизнеса, политики и полиции, которые не устают изобретать новые формы воровства и укрывать его новыми формами пристойности. Перебрасывая мяч по полю по усмотрению продажного арбитра, который всегда судил в пользу Денег и против Народа.

Стук в дверь. Кто-то называет его имя. Он дотащился до двери и кинул ключи между прутьями решетки, потом снова рухнул на кровать.

– Мигель!

– Я здесь, Марсела.

Через мгновение в двери его спальни появилось смутное пятно, оно приблизилось к кровати и вот уже склоняется к нему. Загорелась лампочка-ночник.

– Мигель! Что с вами случилось?

– Марсела! Они меня достали.

– Я позвоню в больницу! Соберись с силами!

– Нет, старушка. Уже поздно. Возьми деньги. В гардеробе. Они были там все время. Прости.

Марсела не двинулась, что-то копалась с телефоном.

– Деньги! Забери их сейчас же, – произнес он, напрягая для этого все силы. – В гардеробе. – (Старушка все еще возилась с телефоном, листала телефонную книгу.) – Возьми! Возьми их! Мы поедем в клинику в Соединенные Штаты лечить тебя.

Она наклонилась к гардеробу:

– Там ничего нет, Мигель.

– Сейчас совсем не время переодеваться! С другой стороны! Они там! Вынь их!

Она продолжала шарить в гардеробе:

– Никаких денег тут нет!

Он натужно прошептал:

– Вынь их! Они грязные! Все!

Она наклонила лицо, у нее текли слезы, и он разглядел, что это не Марсела. Это была Афина, с ее светлыми волосами, она что-то вытирала с его рта краем покрывала. Марсела уплыла в дверь, не спуская с них глаз.

– Афина, в моем портфеле. Там! – Он пытался показать на портфель, но не хватило сил.

– Что произошло, Мигель? Кто это сделал?

Это была Афина, она спрашивала об этой ночи.

– Не забивай себе голову, дочка. Мы выиграли этот раунд. Я убил их сегодня ночью: Леона, Доминго, Сантамарину, Васкеса. – Он попытался скорчить насмешливую мину. – Даже себя. Но… я не смог найти Ренсалера. Я не сумел довести дело до конца.

Новая волна боли накрыла его, и комната растворилась в ней. Когда к нему вернулись слух и зрение, над ним склонялась Афина.

– Прости меня, Афина. Я убил Уотербери. Я убил его.

– Мигель!..

– По ошибке. Я думал, что это только попугать его, но Доминго и Васкес… они… – у него перехватило горло, дыхание становилось все короче и короче, как будто у него съеживались легкие, – они выстрелили в него из тридцать второго калибра. Я убил его, чтобы прекратить его мучения. Но виноват я. Я виноват во всем.