Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа - Уильям Майкл Гир

На лице Кира появилась странноватая улыбка человека, уже давно обрекшего себя на смерть.

— Да, я знаю, — ответил он.

— Хватит улыбаться, словно святой мученик! — выпалила Калай. — Ты не умрешь, если не станешь действовать безрассудно.

— Это путешествие — одно большое безрассудное деяние, — ответил Кир, улыбаясь еще шире.

— Да, так оно и есть, но я настаиваю, чтобы ты немедленно позвал нас, если увидишь или услышишь что-нибудь подозрительное.

Кир послушно кивнул.

— Хорошо. Калай, ты не могла бы…

Он приумолк, задумавшись.

— Если вы найдете что-то важное, не могла бы ты выйти и сказать мне?

Очевидно, ему тоже хотелось войти в гробницу вместе с остальными, чтобы самому увидеть, что там внутри. Но он не мог никому доверить защиту своих спутников от зла, которое может таиться в этой ночной темноте.

— Не беспокойся, — ответила Калай. — Если мы найдем что-то, на чем будет написано «Жемчужина», я сразу же принесу это тебе.

— Благодарю тебя, — немного раздраженно сказал Кир.

Ухмыльнувшись, Калай скрылась в темноте гробницы.

Лежа на животе, Лука отполз от края обрыва.

— Епископ Меридий, скорее всего, находится в новом монастыре, выстроенном на северной окраине города, — шепотом сказал он Элицию. — Найди его. Скажи, что мы думаем, что они нашли это, и надо прислать не меньше десятка человек, чтобы окружить гробницу. А лучше двадцать.

— Да, — ответил Элиций, отбрасывая с лица прядь седых волос, растрепавшихся на ветру. — Один вид двадцати вооруженных людей заставит Атиния забыть о возможности сопротивления.

Он продолжал лежать рядом с Лукой, улыбаясь.

— Быстро. Иди немедленно, — приказал Лука. — И возьми с собой тех двоих, что охраняют открытую гробницу. Нам понадобятся все.

Элиций сжал губы, но повиновался. Встав, он тихо пошел и растворился в темноте.

Александр гневно посмотрел на Луку, явно недовольный тем, как тот обращается с его другом.

Лука снова подполз к краю обрыва и посмотрел на Атиния, стоящего у входа в гробницу. Ущелье глубокое, тропинки, идущие по скалам, узкие и ненадежные. Вот дурак. Одна метко пущенная стрела, и он мертвец. А потом можно перекрыть вход в гробницу, поймав его друзей в ловушку. Даже если они оттуда выберутся, по этим выщербленным известковым скалам им далеко не убежать. Их будет несложно поймать и убить. О чем он думает, этот Атиний?

«Но ему уже удавалось застать меня врасплох прежде». Лука обернулся к Александру.

— Оставайся здесь, — сказал он. — Дай сигнал солдатам, когда они появятся. Я пойду за лошадью, объеду кругом и перекрою другой выход из ущелья, чтобы они не смогли сбежать.

18 нисана 3771 года

Я вижу ее сразу же, как только мы выезжаем на край ущелья. В свете луны серые скалы, сложенные из известняка, сверкают, как расплавленное серебро. Она сидит внизу, у гробницы, помеченной знаком тектона. Гиматий плотно натянут на голову, она раскачивается взад и вперед. Ветер доносит еле слышные звуки ее рыданий.

— Оставь лошадей здесь, попастись, — говорю я Титу. — Пойдем туда.

Мы спешиваемся и осторожно спускаемся вниз по узкой тропинке, ведущей к дну ущелья. Проходя мимо, я дотрагиваюсь до стен гробниц, где покоятся люди, которых я знал и любил. Людей, которых я потерял.

Мы выходим на тропинку, пролегающую по дну ущелья. Здесь идти легче, хотя тоже небезопасно, но я ускоряю шаг. Впереди я вижу светящийся в лунном свете символ тектона, высеченный Иешуа всего несколько дней назад. Он сверкает, будто что-то подсвечивает его изнутри.

Когда мы останавливаемся рядом с ней, она поднимает взгляд. Из-под гиматия свисают длинные пряди черных волос, обрамляя опухшее от слез лицо. В ее глазах не удивление, но полное отчаяние.

Я сажусь на корточки рядом с ней.

— Марьям, — тихо обращаюсь я к ней. — Ты все правильно сделала. Я говорил с Лазарем. Он рассказал…

— Ты не знаешь всей правды, Йосеф, — скорбно отвечает она. — Прости меня. Я… я подвела тебя.

Я дотрагиваюсь до ее руки.

— Отчасти знаю. На закате мы попали в засаду. Римские солдаты, поджидали нас на окраине Эммауса. Они взрезали саван, и мы увидели человека, тело которого везли.

Ее наполненные слезами глаза расширяются.

— Ты видел его?

— Да, Дисмаса.

— Ты…

Она вытирает слезы краем гиматия.

— Ты о нем позаботился?

В этом она вся, заботится о душе распятого убийцы, не меньше, чем о душе погибшего святого.

— Если ты любишь тех, кто любит тебя, какая тебе в том награда? — тихо отвечаю я.

Ее рот кривится в улыбке. Я тоже улыбаюсь.

— Мы сделали для него все, что смогли. Похоронили посреди прекрасного гранатового сада. Я вознес молитву за его душу. Остальное в руке Божией.

Нежно, будто дотрагиваясь до своего любимого, она касается моих рук.

— Он был бы очень благодарен тебе за это, Йосеф. Как и я.

Я понимаю, что она говорит о Иешуа, а не о Дисмасе. От ее слов на моих глазах выступают слезы.

— Йосеф, пожалуйста, попытайся понять меня. Ты так помог нам, так помог… ему… столько сделал. Я не могла положиться на волю случая. Если бы они поймали тебя с его телом, весь гнев префекта обрушился бы на тебя. Поэтому я…

Она опускает взгляд, стыдясь содеянного, стыдясь своего обмана.

— Ты взяла риск на себя, — шумно выдохнув, отвечаю я, закрывая глаза.

Несколько мгновений я сижу так, думая о ее отваге, давая этим мыслям проникнуть в глубины моего сердца.

— Марьям, в самом деле ты — величайший из его апостолов. Ты сделала его учение частью себя самой. Он бы очень гордился тобой.

Она всхлипывает, но старается подавить рыдания и более не издать ни звука.

Я даю ей время успокоиться.

— Что ты будешь делать теперь? — спрашиваю я. — Тебе нельзя оставаться в Ерушалаиме. Это слишком опасно.

Она судорожно сглатывает.

— Я отправляюсь в Галил. Друг сказал мне, что Кифа туда отправился. Я должна посмотреть в его глаза, Йосеф. Я уверена, что именно он…

— Как и я сам, — отвечаю я. На смену печали приходит гнев. — Хочешь, я пойду с тобой?