Улыбка зверя - Андрей Молчанов

Итак проследим душевное состояние Апостолов, в каком они находились после распятия их Учителя, чтобы решить вопрос — могли ли они дойти до мечтательного созерцания Иисуса Христа якобы воскресшего из мертвых?

Апостолы и прежде сплошь и рядом обнаруживали недостаточность веры в своего Учителя, как в Мессию. Когда Иуда-предатель привел в Гефсиманский сад первосвященников, начальников храма, старейшин, воинов и служителей иудейских, чтобы взять Иисуса, когда начиналось уже исполнение предсказаний Спасителя о Своих страданиях и смерти, — Апостолы и тут не хотели верить в возможность страданий Мессии и, желая защитить Его от угрожавшей опасности, сказали Ему: “Господи! Не ударить ли нам мечом?”, а пылкий Петр, не дождавшись ответа Иисуса, выхватил меч и ударил им первосвященнического раба. Когда же Иисус запретил им защищать Его силою, когда Его взяли и повели из сада, то все ученики, оставив Его, бежали. Бежали, конечно, и от страха преследования со стороны мстительных фарисеев, и, быть может, от закравшегося в них сомнения — Мессия ли Иисус, если Его взяли и повели, как преступника?.. Когда же Его сняли с креста и погребли как человека, они пришли в уныние, переходящее в разочарование. Вот каково было душевное состояние Апостолов, когда они лишились своего Учителя и остались одни — страх преследования, уныние, недоумение, сомнение, тоска, отчаяние… но только не ожидание воскресения Иисуса Христа, в которое они положительно не верили, о котором даже и думать не могли. Уныние, безнадежность и неверие Апостолов были так сильны, что когда жены-мироносицы и возвестили им о воскресении Иисуса Христа, то показались им слова их пустыми, и не поверили они им.

В виду таких доказательств неверия Апостолов даже в возможность страданий и смерти, а, следовательно, и воскресения Мессии, падают сами собою ваши уверения, что Апостолы были так подготовлены к этому воскресению, так сильно мечтали увидеть воскресшего Христа, с такою уверенностью ожидали Его, что вызванное их мечтательностью и представшее их расстроенному воображению видение Иисуса Христа приняли за действительное явление Его им, за воскресение Его из мертвых! Вы же понимаете, что в состоянии полного уныния и безнадежности, в какое повергла Апостолов смерть их Учителя, мечтательное настроение невозможно. Только чудо воскресения, только действительное явление воскресшего Иисуса могло рассеять сомнения Его учеников. Да и то для рассеяния таковых сомнений потребовались осязательные доказательства.

При чтении Евангелия мне порою казалось даже обидным это маловерие Апостолов в Божественность своего Учителя, но при серьезном размышлении об этом маловерии я пришел к заключению, что так было угодно Богу. Да, Богу угодно было привести Апостолов к сознательной вере в Иисуса Христа, как Сына Божия, и устранить всякую возможность обвинять их в вере слепой, в легкомысленности и мечтательности — ведь им надлежало идти в мир и свою веру передать другим. Когда Апостолы убедились наконец в том, что Иисус Христос действительно воскрес не только духовно, но и телесно, — тогда только открылись их сердца, до тех пор окаменелые, — тогда только они осознали всю нелепость раввинских учений о вечном земном царствовании Мессии и покорении Им Израилю всех народов земли, — тогда только они поняли истинный смысл и значение всего слышанного ими учения Христа и уверовали, что Он действительно обещанный Мессия, Сын Божий.

— Врет! — крикнул из угла Ивлев. — Деньги-товар-деньги!.. Вот в чем сила и суть. Все народы земли поклонятся Деньгам!

— Именно! — Ожгибесов, казалось, страшно обрадовался реплике Ивлева. — Именно так, драгоценнейший друг мой и оппонент. Золоту поклоняется суетный мир. Слышит ли ваше ухо, различает ли слух ваш звучание “зла” в самом слове “золото”, “зла-то”? Близится царство антихриста и поистине улыбка этого зверя будет златозубой…

— Это все, положим, филология, — задумчиво сказал Верещагин. — Золото, зола… Но сколько все-таки странного в христианстве… И нелогичного. Зачем было, к примеру, убивать невинных младенцев в Вифлееме? В чем тут справедливость?

— Юный друг мой, — мягко и укоризненно улыбаясь, ответил Ожгибесов. — Не смешивайте божественную сущность христианства с обыкновенной юриспруденцией. Если убрать из христианства такой пустячок как “вечная жизнь”, то только тогда ваш аргумент чего-то стоит. Невинные эти младенцы, в силу своей невинности должно быть пребывают нынче в раю. А представьте себе, что они благополучно выросли, и что же?

— И что же? — едко спросил Ивлев.

— А то, что они, подросши, наверняка кричали бы “Распни Его!”, зарабатывая себе путевку в вечный ад. О, какое страшное слово “вечность”! Это в мозгу человеческом не укладывается, но не станете же вы отрицать существования вечности и бесконечности хотя бы в физическом смысле…

— Да, — согласился Верещагин. — Эти вещи безусловно и очевидно в природе существуют, хотя в мозг не вмещаются. Если долго представлять себе ту же бесконечность, то и свихнуться недолго… Как это — конца нет? Не может такого быть…

— Но есть! — заключил Ожгибесов. — Впрочем, никакие научные аргументы в спорах о вере не имеют ни малейшей цены. И логика человечья совершенно бессильна перед логикой высшей. С точки зрения человеческой логики, возмутительно, что первым в рай прошел не праведник какой-нибудь, не постник и не девственник, а разбойник…

— Ага! — вскричал Ивлев. — Убийца, вор и злодей пользуется у вас благами, а честный человек и труженик…

— Все дело в том, что это был не совсем обыкновенный рабойник, — задумчиво перебил Ожгибесов. — Это был разбойник раскаявшийся. Пусть в самый последний час, но — раскаявшийся. А это и всем нам дает упование и надежду…

— И все-таки земля плоская, — невпопад заявил Ивлев.

— Да хоть треугольная. Как раз вот это, милейший Аристотель Алексеевич, не имеет никакого значения, — сказал Ожгибесов. — Абсолютно никакого.

— Ну что, уважаемые кретины, — ровным, но не предвещающим ничего хорошего голосом, говорил Урвачев, расхаживая из угла в угол по просторному своему кабинету, который толком не успел еще обжить. — Рассказывайте про свои паскудства… Подробно и внятно.

“Уважаемые кретины”, а их было трое, стояли у стены, переминаясь с ноги на ногу и стараясь не встречаться взглядом с грозными глазами шефа. Низкорослые, мордастые, коротко стриженные под “крутых”, они были очень похожи друг на друга, точно какая-то общая родовая мета объединяла их, при том, что и лица их, и цвет волос, и глаза были совершенно разные. Но сходство, тем не менее, было поразительным, и это сходство выражалось вовсе не в идентичности отдельных индивидуальных черт, это было сходство вида или подвида — так всякий человек, даже ребенок, без труда определяет с первого взгляда: “вот это собака” или “вот это змея”, несмотря на то, что и собаки бывают разных мастей и размеров, и змеи бывают разной длины и расцветки…

— Ну, начинайте, голуби… Я слушаю, — остановившись перед подчиненными, наседал Урвачев. — Языки съели?.. Давай ты, Репа, ты старший…

Репа — сутулый парень с длинным угреватым лицом, на полшага выступил вперед и сказал: