Расколотое небо - Светлана Талан

– Сходи на его могилу, – попросила сестра, – попроси за меня прощения.

– Где она? – глухо и холодно спросила Варя.

– За колодцем есть небольшая скала. Там мы их закопали. Слева лежит отец, справа – Василий.

– Как мне найти могилу?

– Я позаботилась, чтобы звери не разрыли… Мы обложили ее камнями. Сразу за скалой. Спеши, не теряй времени. – Ольга опять прикрыла глаза, в груди сильно захрипело. – Видишь, отец сердится на меня – я проколола ногу, наступив на доску из его риги. Он мстит мне…

– Папа не такой, как… – Варя хотела сказать «как ты», но не смогла. – Он так нас любил…

– Знаю… Поторопись…

Варя поднялась. Ватные ноги не слушались, голова кружилась. Она была потрясена услышанным и, невзирая ни на что, не могла оставить сестру одну в таком состоянии.

– Иди уже! – будто прочитав ее мысли, сказала Ольга. – Проси у него прощения на коленях. Жаль, что Василька нет дома. Так хочется его в последний раз увидеть!..

Варя нашла Андрея на работе, когда он чистил конюшни.

– Что случилось? – встревожился он, увидев взволнованную и бледную Варю.

– Ты можешь попросить у председателя лошадь и подводу? – сразу же спросила.

– Могу. Когда?

– Сейчас! Немедленно! Отпросись с работы, пожалуйста! – попросила она. – Нужно поехать в одно место. Только не спрашивай у меня ничего. Хорошо? Я потом все объясню…

– Ладно, – согласился Андрей.

Подвода остановилась неподалеку от колодца, который назвали Даниловым. Варя хорошо помнила это место, хотя была здесь зимой. Она ссадила с телеги непоседливую Маргаритку, подала Сашка Андрею.

– Погуляйте, не ходите за мной, – попросила Варя. – Ждите здесь.

Она сразу заметила за скалой небольшой одинокий горб, вымощенный камнями. Варя подошла к могиле, опустилась на землю. Слезы, боль, отчаяние – все, что накипело за последнее время, вырвалось из ее души наружу. Она упала на могилу, обняла руками, долго плакала, тужила, выла, разговаривала с отцом. Когда горе вылилось слезами, Варя поднялась не сразу. Она лежала на могильных камнях, слыша, что отец почувствовал ее боль. Через нагретые солнцем камни отец вбирал в себя боль любимой дочки, своей Ласточки. На душе стало легче, будто оттуда вытащили тяжелый камень неведения, который так долго сжимал грудь. Солнце осушило мокрое лицо, и шалун-ветер играл ее светлыми пушистыми волосами.

– Папуля, – сказала Варя, поднявшись, – пожалуйста, прости Олю. Она не знала, что творит, ее ослепило отчаяние. Я знаю, что ты любил и ее, и Михаила, и меня. Прости нас всех.

Она прислушивалась к своему сердцу и почувствовала, что отец простил всех своих детей.

– Спасибо тебе! – Варя поклонилась. Отходя от одинокой могилы, она подумала, что надо как можно быстрее установить два креста, слева – отцу, справа – Василию.

Варя подошла к колодцу, села на скамью. По пути шли два человека. Когда человеческие фигуры приблизились, Варя узнала в них кобзаря Данилу и Василька. Мальчик обрадовался, увидев родную тетю, поздоровался.

– Кто из наших остался? – спросил он по-взрослому.

– Братики.

– Мама?..

– Очень плохая… Ты понимаешь, о чем я, – сказала Варя. – Думаю, успеешь застать ее живой.

Василько пошел к подводе, а Данила сел рядом.

– Ты Черножукова? Да? – спросил он.

– Да! Я – Варя Черножукова, младшая дочка Павла Серафимовича.

– Как он?

– Думаю, что ему хорошо на небесах.

– Эх, жизнь! – вздохнул старик. – Голос у тебя печальный. Спою тебе, может, развлеку, – сказал он, доставая бандуру. – Инструмент долго молчал, устал от молчанки, а песен новых ой сколько народ сложил!

Кобзарь коснулся ногтями струн, бандура ожила, будто проснулась от долгого сна. Ослабевшим, но уверенным голосом Данила запел:

Данила умолк, вместе с ним затихла бандура.

– Идите к подводе, – обратилась к нему Варя. – Подъедете с нами в село.

Варя вскинула глаза, посмотрела на небо. Издалека донеслось курлыканье журавлей. Варя вспомнила рассказ бабушки о том, что они начинают улетать на Куприяна. Было тринадцатое сентября, Куприянов день. И вдруг она заметила среди бездонной сини неба журавлиный ключ. Большие птицы синевато-серого цвета казались почти белыми на фоне василькового неба. Птицы, выстроившись ключом, летели плавно, делая взмахи крыльев в определенном ритме. Они медленно опускали обрамленные на концах черным сильные крылья и резко поднимали их вверх. Журавли в полете держали вытянутыми ноги и голову с длинным клювом. И вдруг Варя поняла, что красивые птицы своими клювами, как невидимыми нитями, сшивают расколотое небо. Она почувствовала это сердцем и душой, как учила ее Улянида. И с каждым взмахом крыльев затягиваются небесные раны. Они еще кровили, потому что даже небо не смогло вынести столько боли, какая выпала на долю людей. Измученная земля еще стонала и принимала тела невинно загубленных людей, деток-ангелочков, но на ней уже колосились пшеницей поля, засеянные теми, кто остался. И сердце Вари постепенно наполнялось живительной силой, жаждой и любовью ко всему живому. Она еще не ведала, как сложится ее дальнейшая жизнь, потому что оставались налоги, хотя и значительно меньшие. Но знала, что земля, словно искупая свою вину перед людьми, отблагодарила щедрым урожаем.

Варя не знала, что Павел добрался до Сталино, но его там поймали и арестовали на шесть лет. Она еще не знала, что он вернется в село за своей семьей, которой уже не было. Но знала, что в село приехали первые поселенцы из России и заняли пустые дома.

Варя не знала, что на одном из холмов, который назывался Голгофой, в построенной монахами деревянной церкви были поселены двести семьдесят пять женщин-людоедок и даже десятилетние девочки. Среди них была Улянида, добрая, смешная, прозорливая, которая видела будущее, но так и не поняла, что с ней случилось, хотя прожила еще год. Однако Варя знала, что все ее предсказания сбылись.

Варя не знала и не могла знать, что Кузьма Петрович Щербак погибнет в Соловецком лагере, при входе в который на железных вратах красовалась надпись «Железной рукой загоним человечество к счастью», а у его жены Марии не выдержит сердце от допросов в НКВД. Но Варя знала, что Щербака еще долго будут с благодарностью вспоминать те, чьи жизни спасли продукты, розданные мужчиной.