Истребитель магов - Дмитрий Казаков

Хлынул из уголков глаз знакомый багровый туман, тело наполнилось тяжелым жаром. Приступ одержимости на этот раз накатывался издевательски медленно, давая как следует разглядеть свой отвратительный облик.

* * *

Когда Харальд очнулся, он стоял на коленях около каменного павильона, а с неба все так же продолжал струиться мерзкий опаловый свет. Мускулы ног ныли, жалуясь на неудобную позу.

Бог стоял все так же недалеко, вновь приняв облик благостного старца. Ветерок шевелил седые кудри, величественно загибал недлинную бороду, но под потемневшими, словно их залила ночь, глазами залегли тени. Нелегко оказалось хозяину справиться со строптивым слугой

– Что, понял, кто сильнее? – спросил Больной Бог.

Харальд не ответил. Не всегда прав тот, у кого больше силы. Но не все люди это понимают, куда уж божеству…

Взгляд его упал на Берга. Тот лежал неподвижно, в голубых глазах застыло изумленное выражение, а изо рта на зеленую траву стекала и все не могла стечь струйка крови, темной и тягучей…

Ярость подбросила Харальда в воздух. Прыжком он вскочил на ноги. Крик сам исторгся из груди.

– Что ты с ним сделал?

– Убил, – просто ответил бог. – Он более не нужен.

Жгучее желание броситься вперед, вцепиться руками в тонкую шею опалило Харальда изнутри. Он даже захрипел, сдерживая себя. Бессмысленно колотить кулаками скалу, сколько ни бей – только руки разобьешь…

Лицо Больного Бога выражало искреннее недоумение.

– Что он тебе? – спросил он равнодушно. – Всего лишь человек! Таких тысячи в этом мире, и ни один не лучше другого.

– Он мой друг!

– Я не понимаю, что значит это слово. – Благообразный старец в плаще, украшенном кругом из двух спиралей, пожал плечами. – Поэтому оно не имеет для меня смысла. Смерть этого человека ничего не меняет в моей жизни. Ты будешь служить мне так или иначе.

– Нет!

– Будешь, – кивнул бог. – Или добровольно, или принудительно. Второй вариант хуже для тебя. При нем мне придется либо гасить твой разум совсем, вводя в то состояние, которое ты называешь одержимостью, либо причинять тебе боль. Вот такую…

Бог поднял ладонь и очень медленно согнул указательный палец.

Харальд дернулся, силясь сдержать крик. В голову словно залили расплавленный металл. Боль, казалось, сочилась из каждой поры, входила в грудь со вдохом и покидала её с выдохом, обдирая горло острыми краями. Каждый удар сердца отдавался судорогами по всему телу.

Бог разогнул палец. Боль исчезла. Харальд обнаружил, что стоит мокрый от пота, словно после купания.

– Это самая меньшая степень боли, которую я готов тебе причинить. – Старец взирал спокойно и даже ласково, точно дед на расшалившегося внука, которого надо слегка отшлепать по попке. – Так что не противодействуй мне. А сейчас – спи.

Он согнул другой палец.

У Харальда подогнулись ноги, а веки просто рухнули, словно к ним привязали груз. Мягкой и тяжелой подушкой навалилась усталость, он уснул прежде, чем голова его коснулась травы.

* * *

– Эй, парень, подвезти тебя? – Крестьянин в грязной одежде придержал лошадь, и телега, груженная пустыми бочками, сбавила ход.

– Спасибо, сам дойду, – вежливо ответил Харальд. Быть рядом с людьми ему хотелось меньше всего.

– Ну как знаешь. – Крестьянин стегнул кнутом неказистую лошаденку, та добавила ходу, и телега, грохоча и подпрыгивая, укатила вперед.

Харальд невольно втянул чистый воздух поглубже, стремясь прочистить горло.

Вдоль дороги стоял начинающий пробуждаться от спячки лес. На ветвях можно было разглядеть крошечные зеленые бутоны – раскрывающиеся почки, и запах молодой зелени ласкал ноздри. Из небес, из жаркой и светлой синевы, лилась ликующая песня жаворонка. Последние остатки зимы стыдливо прятались от солнца по тенистым оврагам, чернели от злости и потихоньку умирали, орошая землю и готовя её к лету.

Над миром царила весна. Пришел суматошный и яркий месяц апрель, когда жизнь пробуждается в самом чахлом теле, даже у древних старцев чуть ярче блестят глаза, когда в природе царит любовь.

И только Харальд, идущий по пустынной дороге, не ощущал себя живым. Тело полнилось силой, ни малейшего недомогания не было в нем, а вот чувства умерли, смерзлись под коркой вечного льда.

Он шел на восток, опираясь на посох с раздвоенной вершиной. Одежда на нем была старой и поношенной, котомка за спиной. Но он не обращал внимания на такие мелочи, спал, когда уставал, ел, когда был голоден, а остальное время шагал, размеренно и неторопливо, и взгляд его был словно намертво прикован к желтой ленте тракта.

Последнее, что сохранила его память, – жуткая боль, возникшая из-за движения пальца божества, и мертвое тело давнего друга, лежащее на свежей зеленой траве.

Где он провел зиму, вспомнить не получалось Словно вдруг стал медведем, проспал холода, а проснулся идущим по дороге, тянущейся на восход солнца.

И ещё был голос, голос изнутри. Мягкий и спокойный, он приказывал, и не повиноваться значило подвергнуть себя пытке, худшей, чем могли бы причинить все палачи земли. Ведь кто как не тот, кто исцеляет, может знать все болезненные точки тела?

Пока приказы были простыми и четкими: идти на восток, в город Бабиль И он шел, отмеряя версту за верстой старыми, стоптанными сапогами

Безумие больше не мучило его. Исчезла жажда убийства, ненависть к магам – как и предсказывал Свенельд. Да и зачем они теперь, если слуга Больного Бога нужен ему в новом качестве?

В каком именно – Харальд мог только гадать. Он знал, что сможет вылечить болезнь, почти любую, догадывался, что может наслать хворь. Припомнилось, как, спасаясь от погони, вызвал у охраны Владетеля приступ поноса.

Меча больше не было у пояса, и Харальд об этом, к собственному удивлению, не жалел. Понимание того, что более убивать не придется, вызывало мучительное, тяжелое облегчение.

Дорога раздвоилась. Один путь уводил чуть на север от искомого направления, другой – на юг. Харальд на миг замер, прикрыл глаза. Под веками, из темноты выплыл черно-зеленый круг, и тихий голос прошептал словно в самое ухо: «Налево!»

Открыв глаза, Харальд свернул на северную дорогу.

Слуга Больного Бога шел к Бабилю. Самым коротким путем.

* * *

Бьерн, атаман Оружейной дружины, проснулся оттого, что рядом с домом заржала лошадь. Несколько мгновений он полежал, наслаждаясь покоем, но солнечный свет вовсю лился из окна, говоря, что время не раннее, и Бьерн решил, что пора вставать.

Неспешно облачился, дернул за шнурок, давая слугам знать, что можно подавать завтрак. В глубине дома мягко звякнул колокольчик, и атаман, прозванный Золотым за умение зарабатывать и страсть к роскоши, величественно направился в трапезную.