Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

– И кто же со мной свяжется?

Хороший вопрос. Ответа на него у меня не было. Я сказал ей, что вернусь в галерею завтра, надеясь, что к тому времени она хоть немного остынет и мы поговорим.

К сожалению, больше я Далию не видел. В ту ночь ее нашли мертвой на улице. Похоже, она ждала такси, чтобы доехать домой из бара, с вечеринки, или еще какого-то людного места, где она изрядно набралась. Но Далию сгубила не выпивка и не изнурительная богемная жизнь. Она задохнулась. Когда ее тело доставили в морг для освидетельствования, оказалось, что в ее гортани находится какой-то посторонний предмет. Похоже, кто-то с силой засунул ей в глотку «маленькую пластмассовую ручку игрушечной куклы», как сообщала заметка в газете. Была ли та ручка выкрашена в изумрудно-зеленый или какой-либо другой цвет – в заметке не упоминалось. Конечно, полиция обыскала Галерею искусств Далии Д. и нашла много похожих ручек, сваленных в проволочной корзине, каждая была выкрашена в свой цвет. И уж точно они обнаружили украденный из библиотеки магнитофон с начитанными на пленку монологами. Но власти никогда не смогли бы установить связь между этими арт-объектами и нелепой смертью хозяйки галереи.

После той ночи я больше не испытывал отчаянной нужды купить кассеты с монологами, даже о последней, про автобусную остановку, не думал, хотя так и не прослушал ее. Теперь у меня были подлинные рукописи, на основе которых автор создавал свои монологи-фантазии, – он оставил их мне в большом конверте на столе в библиотеке. Уже тогда он знал, как не знал я сам, что после нашей первой встречи мы больше никогда не увидимся. Почерк на страницах рукописей чем-то напоминает мой собственный, хотя наклон букв выдает левшу, тогда как я правша. Снова и снова я читаю монологи об автобусной остановке, о заброшенной фабрике и особенно часто – о доме с верандой, где лунный свет освещает ковер, усеянный телами паразитов. Я пытаюсь испытать бесконечный ужас и мрак дома, так же, как и раньше, но теперь все совсем иначе. Теперь образы запустения не приносят утешения, хотя ни они, ни мои принципы не изменились. Я знаю – ясно, как никогда ранее, – что теперь мне уже некуда идти, нечего делать, не с кем общаться. Голос у меня в голове все твердит мои старые принципы; это его голос, но точно так же и мой. Есть и иные голоса, никогда мною не слышанные прежде, голоса, кажущиеся уже мертвыми или умирающими в зеленом мраке, озаренном лунным светом. Похоже, в дело вступила какая-то новая сделка, какая-то радикальная и неизвестная мне сделка – все, что угодно, лишь бы освободиться от этой нестерпимой печали, что гложет меня каждый миг дня и каждую минуту ночи; тоски, что, похоже, никогда не оставит меня, независимо от того, куда я пойду, что сделаю или с кем сведу знакомство.

Я был единственным в узком кругу знакомых и единомышленников, кто никогда не видел Северини. В отличие от остальных, меня ничуть не влекло к его изолированной резиденции, известной просто как «лачуга Северини». Меня спрашивали, намеренно ли я избегаю встречи с этим необычным человеком, но я и сам понятия не имел, действительно ли это так. Любопытством я был наделен не меньше, а даже больше остальных, но какая-то стеснение или тревога особой природы удерживали меня от того, что все остальные называли «зрелища Северини».

Конечно же, до меня доходили из вторых рук сведения о нем. Говорили, что каждое посещение одинокой лачуги на некотором отдалении от города, в котором я жил, было отличным приключением, этакой экскурсией по самым неясным и необычным ночным кошмарам. Председательствующий на этих собраниях, больше напоминающих светские рауты, был личностью крайне противоречивой и вселял в посетителей чувство страстного предвкушения, смутного ожидания, порой достигавшего высот безумия. Позднее мне приходилось слышать подробные рассказы о том, что происходило в тот или иной вечере в пресловутой лачуге, находившейся на краю дико заросшего и заболоченного участка земли, известного как болото святого Альбана. Поговаривали, что это место каким-то зловещим образом связано с личностью самого Северини. Иногда я записывал эти рассказы, потворствуя тому типа ведения записей, что отличался образностью и высокоаналитическим характером. Я просто вбирал в себя эти байки о Северини совершенно естественным, органическим способом, также как поглощал знания о мире вокруг себя, не осознавая – не имея даже шанса осознать, – информация какого толка поступает мне в мозг: полезная, вредоносная или вовсе нейтральная. Но, так или иначе, я признаю, что с самого начала был весьма чуток к тому, что люди говорили о Северини, о его лачуге и о болотистой местности, в которой он обосновался. Затем, возвращаясь в маленькую уединенную квартиру, в которой я проживал в тот период своей жизни, я воссоздавал в своем воображении явления, описанные мне в беседах о нем, проведенных в разных местах, в разные времена. Лишь изредка я настоятельно просил рассказать о тех или иных подробностях приключений с Северини, но несколько раз я все-таки выдал себя, когда речь заходила о его прошлой жизни – до того, как он оказался в хижине на болоте.

По словам первых свидетелей (то есть лиц, фактически совершивших паломничество в эту уединенную ветхую хижину), Северини мог довольно много поведать о самом себе, в частности – о том, какие причины и события привели его к нынешней жизни. Тем не менее свидетели эти так же признавали, что этот «эксцентричный отшельник» проявлял заметное пренебрежение к непреложным фактам и общеизвестным истинам. Иначе говоря, он любил рассказывать о себе посредством двусмысленных притч и метафор (не говоря уже о возмутительных историях, в которых излагались взаимоисключающие факты), а также прямой лжи, которую впоследствии он сам иногда брался разоблачать. Но большую часть времени, а, по мнению некоторых, все время, речь Северини представляла собой полную ерунду – как будто он говорил во сне.

Казалось бы, из всего вышеизложенного трудно составить портрет авторитетного и адекватного человека, но каким-то образом в сознании моем выстроился удивительно законченный образ отшельника Северини, превращенного лавиной слухов в настоящую легенду.

Его легендарный статус, несомненно, подкреплялся тем, что некоторые описывали как «Экспонаты Выдуманного Музея». Окружали посетителей в обветшавшей хижине отшельника более или менее творческие личности – или как минимум люди, увлеченные искусством. Вдохновленные личностью Северини и его влиянием, они создавали многочисленные произведения искусства в различных техниках и жанрах: скульптуры, картины и рисунки, стихи и рассказы, музыкальные композиции, иногда дополненные текстом, концептуальные произведения, которые существовали только в схематической или анекдотической форме, даже архитектурный план «разрушенного храма на острове джунглей где-то в районе Филиппин». Хотя на первый взгляд эти творения, казалось, основывались на множестве сомнительных источников, каждый из творцов утверждал, что они буквально подпитывались рассказами Северини, его «сноговорением», как они это называли. В самом деле, я и сам ощущал определенное единство этих произведений – их родство друг с другом и с неким общим уникальным источником вдохновения, которым выступал Северини. А я ведь даже не встречал этого фантастического человека (и не особо желал встретиться). Тем не менее эти так называемые «экспонаты» помогли мне воссоздать в воображении не только те обсуждаемые вечера в лачуге на краю болота, но и личную историю ее одинокого жителя.