Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

– Что случилось с пленкой, что была здесь вчера? – Напряжение в голосе тут же выдало все мои желания и сыграло на руку Далии.

– Нет ее, – сухо ответила Далия, бесцельно прохаживаясь по галерее. Зеленая юбка и низ шарфа волочились за ней по полу.

– Как – нет? Она же часть экспоната! Была в том магнитофоне на столике!

– Да, была.

– И что, простояла всего один день – и пропала?

– Пропала.

– Кто-то ее купил, – сказал я, предполагая худшее.

– Нет, пленка не продавалась. Она была частью перфоманса. И ты, к слову, даже за него не заплатил.

Болезненное замешательство теперь добавилось к волнению и разочарованию, уже бушующим во мне.

– Но там не стоял ценник. Нигде не говорилось, что за прослушивание этого монолога надо платить, – объяснил я. – Она стояла там, как и все в этой галерее – да любой на моем месте подумал бы так же!

– Этот монолог, как ты его назвал, – запись эксклюзивная. А цена была указана на обратной стороне той карточки, где напечатано название. Точно такую же ты держишь в руке.

Я перевернул карточку обратной стороной, где значилось тем же почерком, что и на всех галерейных ценниках: «двадцать пять долларов»

– Ты написала цену только на этой карточке, – заявил я Далии голосом возмущенного покупателя. – А на той ничего не было. – Говоря так, я отнюдь не был уверен в своей правоте. В любом случае теперь, если я хочу прослушать запись о фабрике, придется раскошелиться.

– Вот, – сказал я, доставая бумажник и пересчитывая банкноты. – Десять, двадцать, двадцать пять долларов. Мой должок за «Дом с верандой». И вот еще двадцать пять – за эту, новую.

Далия приняла деньги и ледяным тоном произнесла:

– Этим ты покроешь только вчерашнее прослушивание. «Дом с верандой» стоил пятьдесят долларов. Придется заплатить еще двадцать пять, если хочешь прослушать сегодняшнюю пленку.

– Но с какой стати «Дом с верандой» стоит вдвое дороже «Фабрики»?

– Просто «Фабрика» – не столь амбициозная работа, если сравнивать ее с монологом о бунгало.

На деле вся разница крылась в том, что магнитофонная запись «Заброшенная фабрика с земляным полом плюс голоса» оказалась короче, чем «Дом с верандой (плюс тишина)». Но мне она показалась не менее удачной в передаче все того же бескрайнего ужаса запустения и тоски. Примерно пятнадцать минут (во время обеденного перерыва) я наслаждался красотой описания заброшенной фабрики, превратившейся в одинокие развалины на обширном пустыре, с разбитыми окнами, сквозь которые пробивался лишь скудный лунный свет, с утоптанным земляным полом и мертвыми станками, похороненными в этой могиле теней, чахнувшими в эхо бесплотных и бессмысленных голосов. Каким же опустошенным – но в то же время удивительно умиротворяющим – казался мне голос чтеца, передающий послание через пленку! Как приятно было думать, что кто-то другой разделяет мою страсть к ледяной мрачности мира. Радость, которую я чувствовал, слушая этот монотонный и слегка искаженный голос, который так подробно говорил о картинах и ощущениях, которые отдавались в самых глубинах моей природы – такой опыт даже тогда, когда я сидел на полу галереи в огромных наушниках, мог быть душераздирающим. Мне хотелось верить в то, что автор этих монологов-фантазий не хотел разбивать сердце мне или кому-то еще. Что он был анахоретом, исследующим мрак существования сквозь призму трех суровых положений: никуда не ходить, ни с кем не знаться, ничем не заниматься. Да, скорее всего – иллюзия, не более; но с иллюзиями я прекрасно мирился, особенно – с долгосрочными, а эта такой и грозила стать.

– Далия, – произнес я, закончив слушать запись, – расскажи мне все, что знаешь, о том, кто сделал эти записи. Почему он не подписывает работы?

– А что тебя удивляет? – изменившимся настороженным голосом отозвалась она из другого конца галереи. – В наше время анонимность в моде. Кто закорючкой отметится, кто кусок жвачки прилепит в углу картины. А есть и такие, что вообще не подписываются. Какая тебе разница, как его зовут? И какая разница мне?

– Возможно, я уговорю его продать мне эти записи. Тогда мне не придется бегать к тебе каждый день.

– Значит, меня ты хочешь вычеркнуть из уравнения? – Далия заговорила прежним голосом. – Я его агент, так что все, что он захочет продать, ты купишь только через меня.

– Не понимаю, чего это ты так расстраиваешься, – сказал я, вставая с пола. – Нужен тебе процент – я его дам. Все, о чем прошу, – устроить мне встречу с этим артистом.

Далия села на стул рядом с занавешенным дверным проемом, отделяющим одну часть галереи от другой, накинула изумрудную шаль и выдала:

– Даже если бы я и хотела что-то устроить, не смогла бы. Понятия не имею, как его зовут. Несколько дней назад он подошел ко мне на улице, пока я ждала такси до дома.

– Как он выглядел? – рискнул уточнить я.

– Было уже очень поздно, а я выпила, – ответила Далия несколько уклончиво.

– Он был молодой, старый?

– Пожилой мужчина. Не очень высокий, с густыми седыми волосами, как у профессора. Он сказал, что хочет выставить работы в моей галерее. Я ему и объяснила, на каких условиях это все обычно делается – как могла, повторю, я перебрала в тот вечер. Он согласился и удалился. А это не лучший район города для прогулок в одиночку. На следующий день пришла посылка с магнитофоном и кассетой. И с кое-какими инструкциями. Он хотел, чтобы я каждый раз уничтожала запись перед уходом из галереи в конце дня. Новая кассета будет приходить мне на следующий день – отныне и впредь. И да, обратный адрес там указан не был.

– И ты стерла кассету о доме с верандой?

– Конечно, да! – раздраженно (и одновременно настойчиво) бросила Далия. – Какое, скажи, мне дело до работ какого-то чокнутого? Кто я такая, чтобы переживать, как он строит свою карьеру? Кроме того, он гарантировал, что я подзаработаю денег на этой сделке – и ведь не соврал! Целых семьдесят пять долларов!

– Так почему бы тебе не продать мне этот монолог о заброшенной фабрике? Я ведь никому тебя не выдам.

Помолчав, Далия ответила:

– Он сказал, что если я не буду стирать записи каждый день, он узнает об этом и что-то сделает. Предпримет меры. Я забыла, что он конкретно говорил, – я напилась в тот вечер вдрызг.

– И как бы он узнал? – спросил я, и в ответ Далия лишь молча уставилась на меня. – Ну ладно, понял. Но я все равно хочу, чтобы ты с ним договорилась как-нибудь. У тебя уже есть плата за два прослушивания. Если он – художник, то захочет получить деньги. Когда он свяжется с тобой, договорись с ним. Я не обману тебя с процентами, даю слово.

– Много нынче стоят слова, – с горечью произнесла Далия.

Однако же она согласилась. Пообещала, что постарается устроить нашу встречу. Я покинул художественную галерею как можно скорее, пока она не передумала. В тот день, работая в отделе языкознания и литературы в библиотеке, я не мог думать ни о чем другом, кроме как о заброшенной фабрике, описанной на сегодняшней записи. Ведь автобус, что каждый будний день везет меня на работу и обратно, всегда проезжает мимо одного стоящего в отдалении здания, точно такого, как описал чтец в своем монологе.