Последний Катон - Матильда Асенси

Направлявшая наши шаги всю ночь синяя полоса затерялась на бульваре Вассилиса Константину, который вёл от проспекта Софиаса прямо к Олимпийскому стадиону. Мы же побежали дальше по проспекту, выходившему прямо на площадь Платеиа-Синтагматос, огромную эспланаду перед греческим парламентом, открывавшуюся прямо с угла нашей гостиницы, мимо двери которой мы, не останавливаясь, промчались словно ветер. Капникареа находилась на середине улицы Эрму, одной из многих, начинавшихся на другом конце площади. В этот момент было уже три минуты седьмого.

Сердце и лёгкие у меня разрывались, меня изводила боль в боку. Силы для бега мне придавала только ночная темнота в небе, этот чёрный занавес, не освещённый ни одним солнечным лучиком. Пока это так, ещё есть надежда. Но как только мы вбежали в пешеходную улицу Эрму, мышцы моей правой ноги решили, что хватит бегать и пора остановиться. Резкая острая боль заставила меня застыть на месте, и я застонала, поднося руку к болезненной точке. Фараг быстрее молнии обернулся и без всяких слов понял, что со мной. Он вернулся назад, обхватил меня левой рукой под плечи и помог встать. Потом, тяжело дыша, мы побежали дальше в странной позе: я делала шаг здоровой ногой, а потом переносила весь вес на него в следующем шаге. Мы шатались, как застигнутый бурей корабль, но продвигались вперёд. Часы показывали уже пять минут седьмого, но нам оставалось пройти около трёхсот метров, потому что в глубине улицы Эрму, как странное, непонятное видение, в центре крохотной круглой площади вздымалась полупогружённая в землю маленькая византийская церковь.

Двести метров… Я слышала прерывистое дыхание Фарага. Моя здоровая нога также отказывалась повиноваться этому последнему, запредельному усилию. Сто пятьдесят метров. Семь минут седьмого. Мы продвигались вперёд всё медленнее и медленнее. Сил не было никаких. Сто двадцать пять метров. Резким движением Фараг подбросил меня и перехватил крепче, держа теперь за руку, лежавшую у него на плечах. Сто метров. Восемь минут седьмого.

— Оттавия, ты должна превозмочь боль, — задыхаясь, пробормотал он; пот ручьём лился с его лица и шеи. — Пожалуйста, иди.

Капникареа вздымала перед нами каменные стены своей левой стороны. Мы были так близко! Я видела маленькие купола, покрытые красной черепицей и увенчанные крестиками. Но не могла ни дышать, ни бежать. Настоящая пытка!

— Оттавия, солнце! — воскликнул Фараг.

Я не стала даже искать его взглядом, достаточно было увидеть, что небо приобрело мягкий тёмно-синий оттенок. Эти два слова оказались как раз той плёткой, которой нужно было меня подстегнуть, чтобы я собрала силы, сама не знаю откуда. Я вся содрогнулась и одновременно настолько разозлилась на солнце за то, что оно так меня подводит, что глотнула воздух и бросилась к церкви. Наверное, в жизни есть моменты, когда нашими поступками повелевают умопомрачение, упрямство или гордыня, заставляющие нас со всех ног бросаться к той единственной цели, которая затмевает всё вокруг себя. Подозреваю, что зарождение этой непокорной реакции тесно связано с инстинктом самосохранения, потому что мы ведём себя так, будто от этого зависит вся наша жизнь.

Я, конечно, чувствовала боль, и моё тело было словно тряпка, но в мой мозг просочилась навязчивая идея о том, что восходит солнце, и я утратила способность действовать благоразумно. Сознание обязанности переступить через порог Капникареи довлело над всеми физическими ограничениями.

Так что я бросилась бежать так, как не бежала на протяжении всей ночи, а Фараг нагнал меня как раз, когда, спустившись по ступеням на уровень церкви, мы оказались перед красивым портиком, обрамлявшим дверь. Над ней тусклый свет фонарей искрами отсвечивал от потрясающей византийской мозаики Богородицы с Младенцем; над нашими головами на небе из блестящей золотистой смальты красовалась христограмма Константина.

— Стучим? — слабым голосом спросила я, упираясь руками в бока и сгибаясь вдвое, чтобы лучше дышать.

— А ты как думаешь? — крикнул Фараг, и я тут же услышала первый из семи ударов, которые он с яростью отвесил в крепкую деревянную дверь. С последним ударом петли тихо заскрипели, и дверь отворилась.

Перед нами появился молодой православный священник с длинной густой чёрной бородой и неприветливым лицом и сказал нам что-то на современном греческом языке, но мы ничего не поняли. Видя растерянность на наших лицах, он повторил то же самое по-английски:

— Церковь открывается в восемь.

— Мы знаем, батюшка, но нам нужно войти. Нам нужно очистить души, склонившись перед Богом, как смиренные просители.

Я с восхищением взглянула на Фарага. Как он додумался использовать слова из иерусалимской молитвы? Молодой священник окинул нас взглядом с головы до ног, и наш жалкий вид, похоже, тронул его.

— Ну, если так, проходите. Капникареа в вашем распоряжении.

Я не поддалась обману: этот одетый в рясу молодой человек был ставрофилахом. Если б я положила за это руку в огонь, то наверняка бы не обожглась. Фараг читал мои мысли.

— Кстати, батюшка… — спросила я, отирая пот с лица рукавом костюма. — Вы не видели тут нашего друга, такого же бегуна, как мы, очень высокого и светловолосого?

Священник, казалось, задумался. Если бы я не знала, что он ставрофилах, возможно, я поверила бы ему, но, несмотря на то, что он был хорошим актёром, провести меня ему не удалось.

— Нет, — после долгого раздумья ответил он. — Никого похожего я не припомню. Но, пожалуйста, проходите. Не стойте на улице.

С этого момента мы были в его власти.

Церковь оказалась очень красивой, одной из жемчужин, которые щадят и время, и ход цивилизации, потому что, покончив с их красотой, они тоже немного умерли бы. Внутри горели сотни, тысячи тонких свечей, позволяя рассмотреть справа в глубине прекрасный, блистающий, словно золото, иконостас.

— Оставляю вас молиться, — сказал он, рассеянно запирая дверь на замки; мы были пленниками. — Если вам что-то понадобится, можете меня позвать.

Но что нам могло понадобиться? Едва он произнёс эти любезные слова, я зашаталась и мешком упала от нанесённого со спины сильного удара по голове. Больше я ничего не помню. Жаль только, что не смогла получше рассмотреть Капникарею.

Я открыла глаза под ледяным сиянием нескольких белых неоновых трубок и попыталась повернуть голову, потому что почувствовала, что рядом кто-то есть, но не смогла сделать этого из-за острой боли. Приятный женский голос сказал мне какие-то непонятные слова, и я снова потеряла сознание. Какое-то время спустя я снова очнулась. Над моей кроватью склонились несколько человек в белой одежде и тщательно осматривали меня, приподнимая вялые веки, меряя пульс и аккуратно двигая моей шеей. В тумане я заметила, что из моей руки выходила тоненькая трубочка, идущая до подвешенного на металлической подставке полиэтиленового пакета, наполненного прозрачной жидкостью. Но я снова уснула, а время шло дальше. Наконец через несколько часов сознание вернулось ко мне вместе с более нормальным ощущением реальности. Мне, наверное, вкололи кучу лекарств, потому что чувствовала я себя хорошо, боли не было, хотя чуть-чуть кружилась голова и подташнивало.