Кубанские зори - Петр Ткаченко

Не верьте тем, кто считает дорожные встречи самыми мимолетными и легкими. Такими они являются лишь для тех, для кого и всякие прочие ни к чему не обязывают. Но случайных встреч не бывает, даже если многие и думают иначе.

Два года я регулярно и безответно донимал Татьяну Васильевну своими письмами с просьбами выслать воспоминания деда, убеждая, что, если не опубликуем их, они могут затеряться. Чувствовал, что ей было не до этого. И вот, когда уродливые плоды демократии в нашем обществе начали уже созревать, когда стало совершенно ясно, что мы снова по простоте душевной, доверчивости и легкомыслию попали в ловушку, я получил от нее письмо, столь меня взволновавшее: «С момента нашей встречи в поезде столько всего произошло, столько изменилось в стране, что я пересмотрела свои взгляды на жизнь, на эти дорогие для меня реликвии… За это время я потеряла дорогих мне людей — умерла мама, дочь, дядя… Меня столько раз обманывали в этой нашей стране, что я уже не думаю, что все, что имею, действительно дорогое, могу отдать в чужие руки. В этой стране это никому не нужно и не интересно. Сейчас все живут сегодняшним днем, о прошлом забыли, в будущее заглядывать боятся. Единственно, кому это действительно будет всегда нужно — это нашим детям и внукам. Пусть все это им и остается… Простите меня Бога ради за то, что не оправдала ваших надежд».

Это надо бы виниться мне перед вами, Татьяна Васильевна, что донимал вас своими письмами, не зная о всей глубине вашего горя… Вы, безусловно, правы. Да и как можно доверять такому лукавому, такому бесцеремонному свету… Я понимаю вас, потому что и моя душа уже испепелена болью, черна, как выжженное после покоса пшеничное поле… В одном только я с вами не согласен — в настойчивом назывании нашей страны, нашей дорогой, единственной на все времена России, этой. По этому можно убедиться, что те, кто хотел накинуть на нас узду, кажется, в определенной мере добились своего. Для них наша страна действительно эта, потому что родина их там, где им хорошо. А у нас с вами нет другой страны. Нам некуда, да и незачем, податься, что бы здесь ни происходило. Нам некуда ехать от дорогих могил, с этой земли, в которую и нам в свой час предстоит лечь… Так зачем же этим недобрым, лукавым людям согласием своим потакать и помогать в их губительном, нечеловеческом деле…

Я, конечно, ничем не могу оправдаться перед вами. Словами тут уже ничего не сделать. Но здесь-то только и начинается моя трудная, неблагодарная работа собирателя…

Я не то что просмотрел в юности свою родину, а теперь запоздало, суматошно и раскаянно к ней возвращаюсь. Я ее просто люблю. И хотя признаваться в этом как-то неловко, что делать, коль мои слабые слова не могут выразить переполняющих меня чувств. И чем далее, чем меньше у меня остается времени любоваться ею — вдыхать ее горьковатый полынный воздух, всматриваться в ее распахнутый простор, тем люблю ее сильнее, тем она для меня дороже, тем большими тайнами она мне открывается… Ведь это единственное место, где меня еще ждут, что наполняет жизнь смыслом и чувством нужности твоей на земле…

Пусть маловерные порываются в новое светлое будущее, в новые дали и выси «прогресса», а я более никуда не хочу, кроме как в родную станицу, в ее пыльные улочки и тенистые дворы-огороды, где хорошо думается и трудно живется, где растет никем не видимое, где шумит никем, кроме меня самого, не слышимое, мое родовое древо. Достало бы сил разумно распорядиться тем немногим, что есть. А потому, все мои душевные усилия удержаться в себе самом так или иначе имеют форму возвращения в станицу, в свою Стеблиевку… Никогда мне, видимо, сюда уже не вернуться, познавши то, что делается на белом свете, — прошедшего не воротить, содеянного не поправить. И если и думается о чем, так только о том, чтобы, когда придет час, все-таки здесь успокоиться на все времена…

И все же Татьяна Васильевна передала мне рукопись своего деда Лебединца…

Родная, единственная, во веки веков Кубань, неповторимая, лишь однажды даруемая каждому из нас родина! Что сошлось, что таится в твоем древнем имени! Что так трепещет сердце и томится душа при одном только взгляде на твои просторы, на твои бескрайние поля с вековечными курганами, всплеснувшими горизонт, на твои осторожные предгорья — катав алы, на твои таинственные плавни…

Как всегда сияют над тобой высокие небеса, все так же задумчиво текут твои реки и ерики, все так же бродят в своих вечных превращениях твои черноземы, все так же являются над тобой таинственные видения, цветут предания, рассыпаются характерные, нигде более не встречаемые, родные говоры.

Смотрю на тебя из своего московского далека до рези в глазах, вслушиваюсь в твой нескончаемый рокочущий гомон, думаю о тебе свои невеселые думы. Болью исходит душа за твою новую неминучую участь. Что стряслось, что случилось, какие злые ветры пронеслись над тобой, какой ворог пришел в твои пределы, какая сила приводит в запустение и упадок цветущий край?

Не проносились над тобой злые ветры, и ворог не приходил в твои пределы, не хоронились на этот раз твои лучшие хлопцы по камышам, но стиснута, збуркана, как пойманная птица, бескрылая душа, подсечена воля, подкралось равнодушие, разгулялась крамола, как некий, земным врачам неведомый, недуг. И этого оказалось достаточно, чтобы рушилась и приходила в запустение вся жизнь. Снова настороженно и пугливо стынут в степях безмолвные станицы. Не пролетают над ними, как бывало, песни и не правятся в них обряды. Невыносимо одиноко живой душе в этой человеческой пустыне. Снова дуркуют твои сыновья и блудят дочери, отравленные разными мыслительными ядами. В какие пустышки, в какие цацки поверили их шаткие души, что свое, исконное и родное им стало почему-то не родным — такого обезьянничанья не знают в других землях и странах, зорко охраняя свое от иноверных влияний. А защитники и праведники осмеяны и унижены. А вместе с тем забыты вечные истины и заповеди. Болью исходит душа, хотя разум знает, что веселье беззаконных кратковременно, а радость лицемера мгновенна.

Так мало надо человеку для его земной жизни — тихой радости, которая зависит не от богатства, а от чего зависит, никто не знает. А те, кто «знают», в своем неистовом стремлении ее достичь попадают в еще более невыносимые беды…

Почему на твоих просторах так неуютно и не находится места человеку ни для жизни, ни для вечного покоя…

Но так же сияют твои высокие небеса, с которых явлен однажды защитный, спасительный лик Божьей Матери.

Смиренно склоняю перед тобой воспаленную от тяжких дум голову, низко кланяюсь тебе, единственная во веки веков, столькими бедами просветленная, столькими слезами омытая, столькими воспоминаниями твоих сынов и дочерей, рассеянных по всему свету, укрепленная родная кубанская земля…