Slash. Демоны рок-н-ролла в моей голове - Сол Слэш Хадсон

Когда альбомы поступили в продажу, фанаты выстроились в очередь у музыкальных магазинов по всей стране. Я могу поручиться за тот факт, что в тот вечер на Сансете у «Тауэр Рекордс» была очередь, потому что я проезжал мимо него по дороге в аэропорт с Рене. Я велел водителю лимузина подъехать к магазину, мы проскользнули через заднюю дверь и оказались в том же маленьком офисе над торговым залом, где меня задержали за кражу в магазине, когда я учился в средней школе. Я смотрел на ребят в очереди за пластинками через то же самое одностороннее стекло, через которое какой-то менеджер наблюдал за мной в тот день, когда меня поймали на краже. Это было просто нереально.

Пластинки заняли первое и второе места в ту же неделю, когда вышли, и это стало рекордом. А потом остались там надолго. Повсюду звучали фанфары, и нам нужно было подготовиться к турне. Ему предстояло стать масштабнее, чем все, что мы делали до этого.

Новая музыка была намного сложнее, так что ее представление на сцене требовало дополнительных музыкантов. Меня избрали неофициальным музыкальным директором, отвечающим за поиск бэк-вокалистов и духовых инструментов. Мне было трудно смириться с мыслью о том, что с нами будут стоять трое парней, дующих в трубы, поэтому вместо них я нанял горячих девушек. Конечно, нам нужны были и красивые бэк-вокалистки. Всем этим я занимался как бы в шутку. Еще мы пригласили Тедди Зигзага, крутого блюзового музыканта, с которым я играл бесконечное количество раз, чтобы он исполнил дополнительную фортепианную партию и сыграл на гармонике. На самом деле я полагался на Теда в выборе девушек на роль сессионных музыкантов, и он блестяще справился.

Когда мы готовились к отъезду, я еще занялся дизайном сцены. Я помогал специалистам создавать удобную и красивую сцену, на которой нам предстояло играть в ближайшие два с половиной года. Там были пандусы, маленькие постаменты над усилителями для девочек, зона для клавишных и рояля, который выезжал из-под пола и за который садился Аксель. Еще у нас была классная решетка на полу, благодаря которой свет падал на нас еще и снизу.

Мы все приложили руку к созданию этой чертовски огромной сцены, которая у нас в итоге получилась. На полу расположился большой логотип Guns N’ Roses, что тоже было круто. Нам казалось чертовски невероятным, что у нас есть деньги и огромный общественный спрос и мы можем соорудить собственные декорации для выступлений. Это была мечта, ставшая явью… но когда мы готовились к своему монструозному турне, последним, о чем мы думали, была осторожность в желаниях.

Слэш вспоминает трюки на BMX и демонстрирует их на гастролях в поддержку альбомов Illusion

Я пережил много экстремальных взлетов и падений, и я прошел их все до конца. Но когда они так быстро сменяют друг друга, что практически переплетаются, это охлаждает пыл. Это нечто совершенно иное; внезапно когда-то знакомое кажется странным, и ничто уже не выглядит постоянным. В детстве я с недоверием смотрел на многие сцены, которые казались мне больше, чем сама жизнь. Теперь я сам играл на сцене еще большего размера, а на полу у меня под ногами красовался громадный логотип моей группы. По всему миру мы выступали на огромных стадионах, полных фанатов, которые нас ждали. В один и тот же день мы выпустили два альбома под номерами один и два. Лучше и быть не могло. А за кулисами, вдали от всего этого, мы распадались на части, как атом в атомной бомбе.

Сейчас, оглядываясь назад, я вижу начало всего этого, но в то время мне не удавалось взглянуть на ситуацию со стороны. Так всегда и было, а за время, которое прошло после выхода альбома Appetite, состояние группы лишь обнажилось в полную силу: Аксель превратился в Доктора Джекила и Мистера Хайда. Одно дело, когда во время записи альбомов Illusion он заперся в студии и вел себя чрезмерно избалованно, – никому из нас это не нравилось, но мы были готовы потерпеть. И, конечно, мы не думали, что станет только хуже. Как раз во время записи этих альбомов мы начали слишком многое ему позволять вопреки здравому смыслу. Это было утомительно, но все равно весело, и мы обманывали себя надеждой, что все снова будет хорошо, как только выйдет двойной альбом. Мне было по-настоящему тяжело, потому что в периоды, когда мы все работали ради общей цели, мне казалось, что мы с Акселем достаточно близки, а потом мы как-то быстро оказались по разные стороны баррикад. Так между нами начались странные отношения, полные любви и ненависти.

У нас и с самого начала отношения складывались довольно непросто, и это продолжалось до тех пор, пока мы не перестали разговаривать. Причиной тому оказалось то, что у нас очень, очень разные взгляды на вещи и на то, как поступать в жизни. Я не держу на него зла; я знаю, что его версия событий так же правдива, как и моя… просто она другая. У меня ушло много времени на то, чтобы понять Акселя – если мне это вообще удалось, – не говоря уже о том, чтобы предсказывать его реакции. Мне хотелось знать, отчего он счастлив, а что его бесит, что дарит ему вдохновение. Все это знать необходимо, когда работаешь в непосредственной близости с человеком настолько творческим.

В начале нашего знакомства его поведение иногда заставало меня врасплох. Мы были связаны друг с другом, потому что оба были бунтарями и анархистами, но я никогда не мог понять, почему он принимает идею бунтарства настолько близко к сердцу, что это делает его жизнь трудной без всякой реальной причины. Я еще могу понять, когда человек защищает идею, в которую верит, и это часто порождает конфликт. Но Аксель воспринимал это как самосаботаж, чего я понять уже не мог. Я много времени потратил на то, чтобы попытаться в этом разобраться хоть насколько-нибудь рационально, пока не осознал, что в этом поведении нет ни рифм, ни логических причин.

Меня тянуло к Акселю, как и всех остальных, потому что он потрясающий вокалист и артист и у него очень мощная харизма. Еще я восхищался тем, что у него всегда была точка зрения, которую он сильно прочувствовал и которую всегда выражал очень искренне. Он блестящий поэт и такой по-настоящему страдающий художник, и этим он меня покорил, потому что по своему складу характера я всегда на стороне изгоев, – а это важная составляющая его гениальности.

Я научился принимать в нем и плохое, и хорошее в том, что касается нашей дружбы, потому что жизнь Акселя всегда была полна эмоциональных событий. У нас бывали очень глубокие, личные беседы, особенно в тот период, когда группа только начинала свою деятельность и мы жили под одной крышей. Были моменты, когда он мне ужасно нравился, был спокоен и мы с ним вели задушевные разговоры. Было здорово познакомиться с кем-то вроде него, потому что я могу годами ничего не говорить о своих чувствах, а Аксель совсем не такой; ему всегда нужно было с кем-то ими делиться. Мы могли спокойно поговорить один на один о том, что его беспокоит и что у него на уме, когда статика между нами успокаивалась. Мы говорили о личных вещах из его прошлого, обо всем, что с ним связано, что его интересует, о его личных целях и целях для группы, о том, как он хочет распорядиться своей жизнью. Я заглянул в душу человеку, которым уже восхищался, и в те времена он мне очень нравился, потому что он был человечным и уязвимым, и я чувствовал, что мы связаны.