Три килограмма конфет - Нельма

И когда указательный палец коснулся кончика моего носа, я извернулась и укусила его, быстро сомкнув зубы прямо на костяшке. Думала, получится аккуратно и еле ощутимо, но, судя по громкому «ай» и расширившимся от удивления голубым глазам, вся моя злость нашла свой выход в этом неожиданном поступке.

- Больно? Дай подую, - я перехватила его ладонь, испуганно и взволнованно разглядывая розовые впадинки, оставшиеся от моих зубов на светлой коже.

- Ты так побледнела, будто я при смерти, - хмыкнул Максим, тыльной стороной свободной ладони очень ласково и успокаивающе погладив меня по щеке. И если прежде мне было очень стыдно, то после такого нежного жеста захотелось вообще сквозь землю провалиться вместе со всеми комплексами, портящими мне жизнь. – Это просто было неожиданно.

- Извини меня, пожалуйста. Я правда не хотела… не думала, что выйдет так…

- А судя по твоему воинственному виду, ты осознанно пыталась меня покалечить.

- Ты калечишь мою психику, а я – твоё тело, - огрызнулась я, продолжая дуть ему на палец, хотя особенной необходимости в этом уже не было: следы почти исчезли, да и выглядел он слишком счастливым.

- Какая ты злючка, - протянул он, прижимаясь губами к моему виску. Кто бы только объяснил, как такие простые, пуританские жесты могут вызывать целый взрыв красочных эмоций: от всеобъемлющей благодарности за то, что рядом с ним мне уютно и спокойно, словно мы вместе уже всю жизнь, до испепеляющего возбуждения, напоминающего о себе тягучим мёдом, разливающимся внизу живота с каждым чувственно-неторопливым касанием его тёплых и сухих губ или горячих пальцев.

- Я останусь сегодня после уроков на генеральную репетицию спектакля. Хочу попробовать поговорить с Ритой, потому что вся эта ситуация уже давно перестала быть забавной, - меня переполняла решимость как можно скорее разобраться в том, что происходило между Марго и Чанухиным, хотя я до последнего не хотела вмешиваться в чужие отношения. – А сцена в гардеробе и вовсе напоминала какой-то детский сад.

- Подскажешь подружке, что всегда можно избежать нежелательного общества, просто закрывшись в туалете? - мои щёки болезненно вспыхнули от стыда и даже ни одно хоть сколько-либо колкое замечание не придумывалось в ответ. Да и что на это возразить, если я и правда вела себя как полная дура? - На самом деле сомневаюсь я, Поля, что Анохина скажет тебе хоть слово. Каждый раз, когда я пытаюсь поговорить обо всём этом со Славой, он съезжает с темы так быстро, резко и агрессивно, словно они скрывают по меньшей мере несколько совместно совершённых убийств. За всё время, что мы с ним общаемся, я вообще впервые вижу, чтобы он не пытался просто отшутиться, как обычно.

- Тогда у меня, кажется, есть одна идея, - задумчиво произнесла я, покусывая внутреннюю сторону щеки и обдумывая внезапно пришедшую дикую мысль.

- Гипноз? Шантаж? Сыворотка правды? – последнее предположение он прошептал, хитро прищурившись и ухмыльнувшись, но я только отрицательно покачала головой.

- Я попробую сделать так, чтобы Рита сама заговорила об этом.

***

К началу репетиции я опоздала осознанно.

Пусть даже осознанность моя была обусловлена в первую очередь тем, что я просто не могла уйти, пока не пригладила обратно все волосы Максима, которые сама же и растрепала во время наших с ним поцелуев. Минут через пятнадцать после звонка с последнего урока коридоры гимназии буквально вымерли, лишившись не только снующих повсюду учеников, но и учителей, не желавших задерживаться на рабочем месте дольше положенного в преддверии надвигающихся новогодних праздников.

И именно тогда наступило время спокойствия и умиротворения, когда мы могли недолго побыть наедине и не бояться оказаться застигнутыми врасплох в любой момент. Просто стоять в объятиях друг друга, наслаждаясь тишиной вокруг, размеренным дыханием, настолько слаженным и ритмичным, словно оно становилось одним общим на двоих, и медленно спускающейся на город ночью, после продолжительного боя уступавшей победу только жёлтым пятнам фонарей, разрывавшим идеально ровное полотно тьмы.

Осторожно нырнув вглубь актового зала, я притаилась у самого входа, рядом с высокими столбиками прислонённых к стене запасных стульев, надеясь как можно дольше оставаться незамеченной. Губы, искусанные и саднящие после долгих поцелуев, невольно расплывались в отрешённой счастливой улыбке, а под пальцами до сих пор чувствовалось тепло мужской ладони. Пока Иванов провожал меня сюда, мы держались за руки. Просто шли по гимназии и держались за руки, и это было так хорошо и так правильно, что невозможно было просто откинуть в сторону мысли о том, насколько нечестно я поступаю, продолжая упрямо скрывать наши с ним отношения.

Но, с другой стороны, мне было так страшно. Оказаться на виду у всех, в эпицентре событий и скандалов, то и дело связываемых с крайне неоднозначной и очень обсуждаемой личностью Максима. Пугало то, с каким остервенением женская половина гимназии будет перемывать мне кости, придирчиво разглядывать с ног до головы и с упоением находить всё больше и больше недостатков, а потом наверняка тыкать в меня ими при первой же возможности. Это меня, и без того сотканную из комплексов, сомнений и внутренних противоречий, переплетённых под кожей туго связанными нитями, выдрать которые получилось бы только вместе с мясом.

Конечно, я боялась. Осуждения, насмешек и оскорблений, вроде тех, что только недавно я молча выслушивала от взбешённой Марины. А ещё сильнее пугала перспектива того, что Иванов очень скоро устанет от меня и решит найти себе более подходящую по статусу, деньгам и популярности партию, и тогда меня просто растерзают, разорвут на части и сожрут.

И пока он сам не задавал вопросов, не высказывал недовольства и не пытался ничего изменить, я смело коверкала наши отношения в угоду своим внутренним демонам, превращая их в обычную игру в прятки.

Тем временем на сцене организовали небольшой перерыв. Не для отдыха участников, конечно же, а для возможности завуча вовсю разойтись с перечислением придирок к только что отыгранному. И пока Людмила Николаевна отчитывала какаю-то девочку с плюшевыми заячьими ушами, презрительно морщилась на отвратительного качества реквизит и называла Чанухина «Влааааадиком», вынуждая последнего скрипеть зубами и выдавливать почтительную улыбку, я не отрываясь смотрела на ещё один спектакль, разыгрывающийся в дальнем углу сцены.

Я бы непременно фыркнула, закатила глаза и мысленно снабдила нелестными, презрительно-завистливыми эпитетами ту прелестную девушку, что стояла рядом с Димой Романовым и строила ему глазки, хлопала ресницами, надувала аккуратные губы и кокетливо накручивала на палец прядь выбившихся из косы волос. Я бы не солгала, отметив, как дёшево, топорно и пошло это выглядит со стороны. И я бы в жизни не стала так внимательно наблюдать за этим непотребством, не будь той самой девушкой Марго.

У меня в голове не укладывалось, как она могла вести себя подобным образом. Этот наигранный звонкий смех, будто специально демонстрирующий всем вокруг, что именно происходит между ней и Романовым. Хотя нет, не всем вокруг. Тот, чьё именно внимание должна была привлечь эта фальшь, стоял к ним спиной и мастерски делал вид, что ему нисколько не интересно, не важно и… не больно?