Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина де Жирарден

Так вот! Мы, в свою очередь, объявляем, что большой свет существует, что во Франции всегда был большой свет, а после Июльской революции их стало целых два.

Первый, более старинный большой свет — это та часть французского общества, которую именуют Сен-Жерменским предместьем; впрочем, самые прославленные его героини испокон веков живут в предместье Сент-Оноре.

Второй большой свет — это так называемый квартал Шоссе-д’Антен; впрочем, иные важные его представители обитают в Сен-Жерменском предместье и в предместье Сент-Оноре.

Первый большой свет насмехается над мощью второго и ей завидует.

Второй насмехается над величавостью первого и ей подражает.

Каждый презирает соперника, причем презирает за его лучшие качества. Первый бросает второму упреки в том, что он нов! — второй предъявляет первому обвинения в том, что он стар! — как будто иметь корни и опытность — не достоинство; как будто иметь силу и будущее — не преимущество.

В первом большом свете многие имеют острый ум, но пользуются им исключительно для собственного удовольствия; поэтому здесь люди любят друг друга, льстят друг другу, приглашают сюда других умных людей.

Во втором большом свете многие стремятся остроумничать и делают это исключительно ради карьеры; поэтому здесь умных людей ненавидят.

Второй большой свет есть мастерская, где изготавливаются все новые машины, где преобразуются все принципы, где вырабатываются все реформы.

Первый большой свет есть святилище, где благоговейно сберегаются все общественные верования; мы сказали: благоговейно сберегаются, а хотели бы сказать: пылко отстаиваются, но это было бы неточно. Жители Сен-Жерменского предместья, как все чрезвычайно учтивые люди, грешат равнодушием — и напрасно.

Люди, обладающие большой властью, не имеют права быть равнодушными и пренебрежительными; в такую эпоху, как наша, лень — это преступление. Презирать и призирать — вещи совсем несхожие. Впрочем, не все так плохо. С некоторых пор наши вельможи почитают за честь подражать английской знати; они уже переняли у ней элегантные манеры и пудреных лакеев, парадные обеды, конские скачки, лаконические приглашения на бал и еще два десятка новых модных обыкновений. Немножко терпения — и они начнут, также в подражание англичанам, ставить свой ум на пользу отечеству, благородно поощрять развитие промышленности, выказывать просвещенную любовь к родине. Французская знать слишком умна для того, чтобы заимствовать у английской одни только мании.

Заметьте, что знать во Франции еще осталась, что бы ни говорили по этому поводу господа журналисты, наши новоявленные аристократы. Знать, конечно, утратила свои привилегии, но зато сохранила свои предрассудки; они сделались еще могущественнее прежних, и виноваты в этом вы, ее гонители. Всякое верование укрепляется от преследований; гордыня выковывается в борьбе, сердце приручается в горе; люди не предают то дело, за которое претерпели много мучений. Как может женщина не гордиться тем, что она графиня или маркиза, если она помнит обо всех тех женщинах, которым отрубили голову исключительно потому, что они были графинями или маркизами? Знать во Франции была всего лишь сословием; ваша подлость и ненависть превратили ее в предмет поклонения, вашими стараниями она приняла кровавое крещение, и теперь, что бы вы ни делали, знать не погибнет, потому что у нее, как и у свободы, есть свои мученики, отдавшие за нее жизнь.

Эжен Лами. Прогулка в карете (Сен-Жерменское предместье).

Огюст Пюжен. Улица Кастильоне и Вандомская колонна.

Утверждают, что довольно надеть белые перчатки и черный фрак, чтобы быть принятым на равных в светском обществе; ну что же, господа, надевайте ваши белые перчатки и черные фраки и отправляйтесь просить руки двух очаровательных юных особ, мадемуазель де Б… и мадемуазель де С…, да не забудьте потом рассказать нам, как приняли вас их родители.

Большой свет Сен-Жерменского предместья похож на палату пэров, стать его членом дано отнюдь не всем; быть допущенным в этот большой свет и жить там с приятностью можно, если ты принадлежишь к старинному роду; или имеешь знатных свойственников; или занимал в прошлом высокие должности;

или можешь похвастать миллионным состоянием и отчасти заграничным происхождением;

или совершил необычайное путешествие;

или обладаешь незаурядным талантом и прославился как художник, композитор, романист, историк, оратор, ученый, поэт.

Этот гордый свет, гордящийся старинной славой, достаточно умен, чтобы ценить людей известных и привлекать их к себе; члены этого общества честны хотя бы сами с собой, они не настолько беспечны и не настолько бесстыдны, чтобы отрекаться от собственных принципов, и достаточно здравомыслящи, чтобы прославлять их повсюду, где замечают их присутствие. Они не похожи на вас, лицемерные либералы, — ведь вы на словах отстаиваете интересы большинства, а на деле затыкаете ему рот. Разве не странно слышать, как министр июльского правительства объявляет во всеуслышание, что не хочет избирательной реформы[433]? А по какому, собственно, праву? Что такое представительное правительство, как не правительство большинства? Есть всего два способа управлять, господа: либо посредством меньшинства, иначе говоря, личностей выдающихся, как это и было раньше, когда во главе нации стояли люди самые почтенные, самые образованные, самые храбрые, самые достойные, — либо посредством большинства, иначе говоря, с помощью масс и интересов всеобщих. Выберите что-нибудь одно, господа! Кому должна принадлежать страна — жителям наиболее многочисленным или наиболее способным? А сами вы разве принадлежите к меньшинству? разве вас можно назвать наиболее способными? — Нет. — В таком случае оставайтесь большинством и не отталкивайте столь неуклюже тех, кто желает возвыситься на основании того же принципа, который возвысил вас. — Выражаясь вашим языком, скажем так: раз уж вам не далось качество, берите количеством.

По тому, что мы рассказываем о жителях Сен-Жерменского предместья, нетрудно догадаться, что они нимало не схожи с некоторыми странными своими портретами. Да и можно ли поверить, что этот большой свет, где люди проповедуют благородные чувства не только по обязанности, но и по велению хорошего вкуса; где люди не имеют необходимости ни делать карьеру, ни зарабатывать деньги и, следовательно, располагают временем для того, чтобы просвещаться, учиться жить как надо и держаться любезно; где самые смешные черты прелестны, ибо проистекают лишь из преувеличенного стремления к элегантности; где изящные искусства любимы страстно, а люди острого ума — бесстрашно (между тем иные из них весьма опасны); где дурным поступкам, грубым сплетням, надменным притязаниям, притворным добродетелям, мелочным обидам, докучным пошлостям — всему, что оскорбляет, унижает, огорчает, — выносится приговор, не подлежащий обжалованию: «В хорошем обществе это не принято», — можно ли поверить, что этот большой свет пробавляется банальными разговорами, двусмысленностями, которые не вызывают смеха, и шутками, которые нарушают всякие приличия и которыми имел бы право оскорбиться даже партер бульварного театра?