Русско-японская война. В начале всех бед - Анатолий Уткин

А в русском штабе звучали печальные песни. Начальник штаба Второй русской армии выразился в том духе, что «нечего нам и думать о том, чтобы совладать с японцами после прибытия Ноги». После нескольких дней словесных пререканий все же было решено осуществить наступательную операцию хотя бы местного масштаба. 19 января 1905 г. любитель тщательного планирования Куропаткин выдвинул свой план. Цель: отбросить основные силы японцев за реку Тайцу у Ляояна, нанести японцам максимально возможные потери. Не вступать в горную местность. Постараться обойти японцев с фланга на равнине; основной удар придется по второй японской армии генерала Оку.

То была так называемая операция (или битва) у Сандепу. Куропоткин хотел использовать фактор неожиданности и поэтому запретил на некоторое время перемещение войск. Но пожилой, глухой и быстро устающий Гриппенберг не сдержал темпа подготовки, «отпуская вожжи» передовым колоннам. Как пишет в воспоминаниях сам Куропаткин, эти движения, конечно же, сразу же раскрыли наши замыслы и вскоре поступила информация о том, что противник в свою очередь, начал продвижение своих войск в западном направлении, укрепляя противостоящие нам части». И все же Куропаткин решил наступать.

Стояла отвратительная погода. Корреспондент респектабельной лондонской «Таймс» так и написал: погода не позволяет предполагать активные наступательные действия. Он ошибся. 25 января 1905 г. вперед устремился Первый сибирский корпус. За счет исключительных потерь он отодвинул два японских батальона от Хейкоутай. 75-тысячная армия Гриппенберга пошла вперед в метель и пургу. Она перешла реку Хун; ветер дул в лицо японцам. Семь дивизий Гриппенберга выдвинулись против четырех дивизий японских войск (одна из которых — 8-я — была новоприбывшей и не имела боевого опыта.

Теперь 14-я дивизия должна была синхронно, точно в то же время атаковать Сандепу. Но неверная информация смешала карты, и атаке подверглись несуществующие японские позиции к западу от 14-й дивизии. Отсутствие карт и ориентации привело к тому, что ударная артиллерия разгромила совсем иную деревню. Когда Гриппенберг понял свою ошибку, пушки были отосланы в другое место. Эта кричащая несогласованность печальна. Многие жертвы пропали втуне. Его войска были крайне истощены и 27-го он запросил о дне отдыха. Гриппенберг не мог согласовать свои действия с левым флангом Каульбарса, а атака на Хейкоутай была проведена без предварительной разведки. Опять же, в который раз, у офицеров не было карт подходов к Хейкоутай.

Пораженный потерями русских войск, несчастливый Куропаткин приказал Гриппенбергу отозвать атакующие силы на двадцатикилометровом фронте. Приказ от Гриппенберга как обычно не дошел до сражающихся частей. Отношения Куропаткина с Гриппенбергом ухудшились донельзя. Они ссорились в присутствии своих штабов. Дальше было некуда.

На следующий день японская 14-я дивизия выбила русские войска из того, что те считали Сандепу (но на самом деле было Паотайцу — полкилометра к северу). Теперь русские части гнали к пулеметам настоящего Сандепу, это был, видимо решающий момент. После имевших здесь место потерь восстановить силы было уже сложно. В 3 часа дня Гриппенбергу доложили о случившейся ошибке, но он не поверил и не соизволил передать новые сведения Куропаткину.

Особо нужно отметить, что в мировую (военную) историю входит пулемет. Если ранее его могли недооценивать, то теперь русские и японцы первыми на полях сражений кровавого двадцатого века обнаружили его страшную силу, нивелирующую отвагу и смелость атакующих бойцов. Обнесенная колючей проволокой деревенька, из окон или подвалов которой смотрели пулеметы, становилась настоящей крепостью. Цена взятия такой деревеньки всегда превышала значимость полученных нескольких километров. Один русский пулемет, защищавший деревню Хейкутай за короткое время положил 180 японцев. А японский пулемет у Паотайцу остановил огромную волну русской атаки, и тысяча воинов осталась на поле брани. Остальной мир поймет значимость этого явления через десять лет, на полях Первой мировой войны.

Куропаткин приказал недовольному Гриппенбергу отступать. Этот приказ совпал с приказом Ойямы начать наступательные действия. Ойяма пишет: «Мы предприняли несколько атак, но понесли жестокие потери от артиллерии противника и особенно от его пулеметов; но все колонны продолжали наступление со всей возможной силой».

Природа словно возмутилась безумием людей. Дул отвратительный ветер, несший пыль и холод, выбивавший радость жизни из каждой души. Русский доктор говорил, что из раненых выживали только те, кто своими силами доползал до госпиталя. Остальные замерзали в поле. Не хватало носилок и перевязочного материала. Начальник госпиталя Второй русской армии покончил с собой. Битва была несчастливой, она стоила русским войскам 20 тысяч погибшими, ранеными и пропавшими без вести. (Потери японцев — 9 тысяч). Треть этих потерь пришлась на Первый сибирский корпус, что привело к отставке его командира Штакельберга. Эта битва оборвала последние нити дружественности русских командиров.

Штакельберга, как уже говорилось, отстранили от командования. Гриппенберг заболел и отправился в Европу, задержавшись только в Харбине, чтобы излить всю свою ненависть к «предателю Куропаткину». Нет сомнения, что все это вело к еще большей деморализации русской армии, ее командного состава. Куропаткин так оценивает ситуацию: «Эта акция Гриппенберга представляет собой печальный пример как для служивших под его командованием, так и для всей армии, и этот пример крайне негативно воздействовал на ее дисциплину. Выраженная им точка зрения, что военная кампания завершена, и мы должны отойти к Мукдену и Харбину, имела негативное воздействие на слабых духом. Это обстоятельство, в конечном счете принесло больше вреда, чем любое поражение наших войск». Теперь и оптимисты предпочитали не настаивать на идее наступления в условиях, когда Третья армия генерала Ноги влилась в ряды японских сил под Мукденом.

А Гриппенберг придерживался иной точки зрения, которую он выразил в популярном «Новом времени» по возвращении в Петербург: «В наших руках была победа и мне трудно даже выразить, как жадно я ждал приказа наступать… В ночь на 29-е мы отступили, унося с собой раненых, собирая даже сломанные штыки. Люди отступали нехотя, со слезами на глазах. Я решил, что не могу более оставаться на фронте, и на следующий день доложил об этом генералу Куропаткину, прося его освободить меня от командования немедленно». Воистину в сложном положении оказался Куропаткин. Армия вела войну, страна же устремилась в революцию, а ближайшие генералы поднимали бунт, критикуя его в официальной газете. В солдат и офицеров открыто вселяли сомнение в командире, которого они любили, которому доверяли, который был для многих столпом мироздания.

Русская армия оказалась в трудном положении. Еще совсем недавно солдатам говорили, что они (пишет лондонская «Таймс») «разобьют японцев как только приблизятся к ним. После Ляояна им говорили, что они разобьют макак как только снимут посевы гаоляна, и противник выйдет в чисто поле. После сражения при Шахэ им говорили, что дело поправится в зимних боях».

Трем русским армиям оставалось надеяться, что грядущая весна принесет обновление. Левый фланг этих армий опирался на дикие, безжизненные горы. Но центр и правый фланг выходили к плоской равнине на сто с лишним километров. Здесь генерал Каульбарс принял командование Второй маньчжурской армией. Генерал Бильдерлинг со своей Третьей маньчжурской армией обеспечивал безопасность тыла. В его распоряжении была весьма софистичная система оборонительных сооружений. Вокруг Путиловского и Новгородского холмов. «Сибирский волк» Линевич отвечал со своей Первой армией за холмистый восточный фланг.