Мария в поисках кита - Виктория Платова

Устав ждать ответа, Кико пятится к велосипеду, кладет ладонь на седло и снова застывает. Я же возвращаюсь в комнату и первое, за что цепляюсь взглядом:

ноутбук.

Старенький ноутбук, единственное дружелюбное существо в моем нынешнем окружении. И вообще — единственный друг, раз уж кошку у меня отобрали. Мы всегда были близки, но за последние пару дней сблизились особенно. И я могу… остаться с ним. Избежать тех опасностей, что несет гребаный Талего. Что несут сумрачные своды головы писателя и не менее сумрачные и зыбкие тоннели, прорытые в его божественном гипоталамусе. От Кико тоже можно ожидать чего угодно, и даже того, что он выкатил на «Wanderer-Werke» прямиком из одного из вышеозначенных тоннелей — не зря ведь на нем сиреневые ботинки.

Те самые, что не подошли ВПЗР.

Останься я в комнате, рядом с ноутбуком, и враждебная, неизвестно кем смоделированная реальность не коснется меня. Не подхватит, как щепку, и не понесет в сторону маяка «Cara al mar» или куда-нибудь еще. Напротив, я сама могу создать реальность, свою собственную. В которой мне ничего, абсолютно ничего не будет угрожать. Единственный минус такой реальности —

она скучна.

Скучна настолько, что сводит скулы, дальше сомнительного и расхожего зачина о двух сестрах-близнецах и кровавой тайне, не касающейся их напрямую, я не продвинулась. И вряд ли продвинусь, ведь я не писатель. В моей голове (в отличие от писательской) наблюдается известная пустота, как и в большинстве других человеческих голов. Это не хорошо и не плохо. И скорее всего, пустота необидна и неунизительна. Она похожа на пустоту только что отремонтированной комнаты, куда могут внести уйму мебели в колониальном стиле. А могут — в стиле модерн. А могут — вообще ничего не вносить, что не испортит картины. Пустые пространства просто созданы для того, чтобы разбудить твое воображение, А если оно не желает просыпаться, лучше довериться чужому.

Каким бы ужасным оно не было.

Какими бы отвратительными не были находки за диваном в колониальном стиле. С ними, во всяком случае, не соскучишься.

Ти-настоящая и овца и простофиля Ти не одобряют меня, каждая на свой манер. Я вижу их в трехстворчатом зеркале в ванной, пока чищу зубы. Да и пошли вы, дуры набитые!.. Я показываю средний палец не только овце (что было бы вполне логично), но и Ти-настоящей, воскресения которой я так жаждала еще накануне.

Ведь я и есть Ти-настоящая, других просто быть не может.

Остается только поставить небольшой эксперимент на возможность говорить то, что думаешь.

— Гребаный Талего! — громко заявляю я, внимательно рассматривая свое отражение в центральной части зеркала. — Гребаная ВПЗР!..

Ничего страшного не происходит, слова бодро и без всяких препятствий выскакивают изо рта, но что-то мешает мне признать эксперимент чистым. Ага, вот. Отсутствие в ванной самого Талего. Отсутствие ВПЗР.

ВПЗР я не обнаруживаю не только в ванной, но и во всем доме: она как будто не ночевала. Или, что вероятнее, отправилась работать в кафе с самого раннего утра. В разное время ВПЗР провозглашала себя то совой, то жаворонком; сейчас, очевидно, наступил жаворонковый сезон.

Чтобы не столкнуться с Кико и его велосипедом, я выбираю путь через салон и маленький садик с кактусом, обветренными и обветшавшими скульптурами и одинокой сосной. Две вещи не нравятся мне: ярко пылающий огонь в камине (интересно, кто его разжег?) и куртка, наброшенная на плечи одной из скульптур.

Та самая, в мелкий вельветовый рубчик, с заклепками и накладными карманами. Которую я привыкла считать курткой Сабаса, а потом увидела на подобии человека в подобии комнаты. Куртка проносится мимо меня ярким смазанным пятном, вернее — это я проношусь мимо нее, боясь только одного: остановиться и всмотреться. До сих пор скульптуры не вызывали у меня никаких вопросов, два неокрашенных гнома в колпаках.

Бессмысленные идиоты.

Таких бессмысленных идиотов штампуют пачками, от Китая до Португалии, а куртка — единственная в своем роде. Что автоматически переводит одного из гномов в разряд эксклюзива. Но никто и ничто не заставит меня взглянуть ему в лицо!..

Взглянуть в лицо ВПЗР кажется мне делом намного более безопасным. Просто потому, что я знаю: она никогда не позволит себе выглядеть отталкивающе. Выглядеть кровожадно и омерзительно. Во всяком случае, в своей собственной реальности той реальности, что можно назвать поиском сюжета и даже — «воображение кончилось». Относительно себя воображение у ВПЗР никогда не заканчивается. Она — хорошо склепанная дизайнерская штучка. Привлекательная при любом освещении. В этом, собственно, и заключается смысл любого дизайна — в усредненной шлюшистой привлекательности. И сколько бы ВПЗР ни распиналась о том, что только настоящее искусство может позволить себе быть неудобным, некрасивым и царапающим глазной хрусталик, на сомнительные опыты с некрасивостью она не пойдет. Одно из двух — либо ей не хватает бесстрашия, либо то, что она делает, —

не настоящее искусство.

Конечно, ВПЗР не бездарность (кто признается себе в том, что потратил пять лет жизни на бездарность?), но чтобы добиться высот, одного этого мало. Нужно что-то еще. Что-то еще… А самое парадоксальное заключается в том, что когда это «что-то еще» снисходит на тебя, ты теряешь всякий интерес к высотам. Вернее — к их покорению. Так говорил умудренный жизнью Катушкин, и я (жалкий вэпэзээровский клеврет) долгое время не верила ему и в глубине души считала это мыслями конченого неудачника. Защитной реакцией на не слишком благоприятные внешние обстоятельства жизни. Теперь — склонна согласиться.

«Что-то еще» нужно и для того, чтобы войти в кафе, куда я до сих пор проникала беспрепятственно.

Но этим утром все изменилось.

Не в самом антураже — кафе, слава богу, осталось прежним: та же вывеска, та же дверь, те же высокие окна с поднятыми жалюзи. Сквозь них я вижу барную стойку, музыкальный автомат, столы и стулья, и даже ВПЗР на своем привычном месте, в привычной позе: руки на клавиатуре, освещенное голубоватым экранным светом лицо изображает крайнюю степень сосредоточенности и вдохновения. Я вижу все это, и все это — недостижимо.

Дверная ручка не поддается. Вернее, я просто не могу ухватиться за нее. При том, что она вполне объемна, вполне материальна (блестящий, стертый множеством лет металл), стоит мне хотя бы попытаться прикоснуться к ней — и пальцы раз за разом наталкиваются на пустоту. Устав бороться с ручкой, я принимаюсь со всей дури колотить кулаками по стеклу. И здесь меня поджидает очередная неприятность:

ни единого звука от соприкосновения со стеклом не возникает.

С тем же успехом я могла бы просто размахивать кулаками перед собственным носом. Ну ладно, у меня в запасе есть еще один вариант — задний двор кафе, выходящий прямиком к морю. Пробежав по тропинке над пологим обрывом, я оказываюсь перед очередной дверью и вступаю в неравный поединок с очередной ручкой. Не менее фантомной, чем металлическая ручка на двери кафе. Разница лишь в фактуре — та, кафешная, была серийной штамповкой. Эта же — самый настоящий раритет едва ли не времен Изабеллы Кастильской. Набалдашник ручки украшен геральдическим рисунком (лев, неуловимо похожий на одну из кошек Гимбо), сама же она стилизована под эфес шпаги; я в состоянии разглядеть даже царапины и мелкие выбоины, но не в состоянии привести ручку в движение.