Дикая весна - Монс Каллентофт

Йёрген моргает.

– Поверьте мне, – произносит он после паузы, – Хенри и Леопольд Куртзоны способны на все. Могут сотворить все что угодно, если это служит их интересам. Но не пытайтесь понять, кто они такие. Иначе вы до конца своих дней не сможете спокойно спать по ночам.

* * *

Жареная сосиска, теплый салат с креветками, горячее пюре, сладкая горчица и прилипающий к нёбу кетчуп – жирная еда, от которой на душе становится хорошо и светло.

Малин и Зак перекусывают, стоя у киоска прямо посреди площади Уденплан. Завтрак в стоимость номера не входил, так что им пришлось довольствоваться ранним обедом.

Везде коляски. Такое ощущение, что счастливые и преуспевающие жители района бурно размножаются, желая, чтобы их отпрыски были похожи на них – такие же заурядные представители среднего класса, как и они сами.

– Стало быть, братья знали о девочках, – подводит итог Зак.

– И могли начать действовать. Собственно, они уже начали, когда угрожали Йёргену Стольстену. Уже одно это – серьезное преступление.

– Мы на верном пути, – кивает Зак. – Я уверен. Следуй за тьмой.

– Он напуган, как и социальный работник.

– А ты бы не струхнула, Малин?

– Возможно, – отвечает она, а про себя думает: «Нет, я бы не испугалась, я бы разозлилась. Стремилась бы любой ценой защитить то, что принадлежит мне».

Затем она произносит вслух:

– Мы должны найти этих братьев. Юхан обещал, что продолжит сегодня поиски их адресов.

Зак кивает.

– Одного я не понимаю, – говорит он. – Как Юсефине Марлоу удавалось скрывать свою беременность? Неужели семейство с их длинными щупальцами не могло отслеживать ее?

Скользкий лаваш. Приятное чувство, в процессе жевания сменяющееся отвращением.

– Мне кажется, с годами она научилась скрываться от них, – говорит Малин. – Прятаться, делать вид, что ее нет. Может быть, она уехала в другой город?

– Но чтобы беременность завершилась удачно, надо заботиться о себе, – возражает Зак.

– Жизнь куда сильнее, Зак. Знаешь, сколько матерей-наркоманок рожают совершенно здоровых детей? Ты бы удивился.

В этот момент ее телефон издает сигнал.

Сообщение от Свена Шёмана.

Видеозапись.

Она нажимает на кнопку и запускает ее. И впервые смотрит прямо в глаза убийце.

Братья

Мать зовет нас к ужину.

Он подается в большой столовой. Мы будем сидеть на стульях от Джозефа Франка[17] вокруг швейцарского обеденного стола.

Мать велела кухарке отмерить точные порции трески и окуня с иранской икрой, ровно столько, сколько нужно семилетнему и восьмилетнему мальчикам для нормального физического развития – по последним научным данным.

Домработница моет нам руки мылом, застегивает на нас пиджаки и приводит Юсефину, которой пять лет, и ее порция значительно меньше, потому что маленькие девочки должны быть стройными – ничто так не указывает на дурное воспитание, как лишние килограммы.

Если мы ругаемся за столом, мать бьет нас по пальцам вилкой. У нас обоих пальцы покрыты ссадинами, и у Юсефины тоже, потому что она получает по пальцам, стоит ей открыть рот.

Я, Леопольд, упрямлюсь чаще, чем Хенри, но все же хочу угодить отцу, хочу, чтобы он любил меня больше остальных, и иногда я бью Хенри, чтобы тот замолчал, чтобы следовал примеру отца, как я.

Но бьет нас чаще всего мать. По указанию отца. И я вижу, с каким удовольствием она бьет моего брата. Бьет она очень больно.

Когда я ем, я глух и нем. И если только боль может заставить детей замолчать, то приходится причинять им боль. Это, по сути, рациональное решение, и в конце концов мы верим в это, мы верим матери, мы верим в наказание как путь к правильному поведению, верим в молчание. Но иногда мы не в состоянии сдерживаться – мы ведь всего лишь мальчишки, – и тогда она велит домработнице запереть нас в кладовке в подвале, иногда при помощи садовника, и там нас оставляют до утра. Отец подговаривает нас издеваться над прислугой, а потом поручает им наказывать нас, бить и запирать.

Мы говорим. Чем больше мы боимся, тем больше петушимся. Юсефина часто оказывается с нами, и я помню запах ее какашек. Иногда она сидит одна в пустой холодной комнате – похоже, мать считает ее неполноценной от природы, и Юсефине достаточно просто существовать, чтобы быть за это наказанной.

Нам покупают зверюшек.

Серого кролика, коричневую морскую свинку, щенка.

Отец заставляет нас мучить их, хотя мы и не хотим этого делать. Он бьет нас до тех пор, пока мы не начинаем бить питомцев.

– Научитесь властвовать, – говорит он. – Научитесь быть беспощадными. Покажите, что всё решаете вы.

Отец уезжает в Конго и привозит с собой оттуда огромного живого варана, который становится его любимцем. Он водит животное на поводке по саду, спускает его на нас, и мы убегаем в подвал, в ту самую комнату, а он науськивает его на нас, так что тот царапается в дверь, голодный и жадный, хочет добраться до нас, словно мы – не более чем пища, и я обнимаю Хенри, стараясь отогнать страх, обещаю никогда не бросать его, помочь ему стать таким, как отец.

Иногда мы проскальзываем в подвал, когда Юсефина сидит взаперти одна.

Мы стоим возле кладовки и слышим, как она плачет внутри – как плакали мы сами, сидя взаперти, когда снаружи скребся варан. Мы могли бы отпереть дверь, но мы этого не делаем. Мы шепчем ей через дверь всякие гадости, а она отвечает нам тем же, и тут мы приходим в ярость. Когда ее выпускают, мы гоняемся за ней, бьем ее и пинаем.

Довольное лицо отца. Смех матери.

Мы учимся верить матери – мы верим, что она права, потому что боль всегда права, она идет от логики или рационального мышления, как говорит мать, – и она использует это как объяснение всему, хотя нет никакого логического обоснования ее страсти к роскоши и материальным благам.

Мы сливаемся воедино. Стараемся стать такими, как хочет он. Как хочет она. Те, кого мы любим. Никого другого мы не знаем.

Математика. Рациональное мышление.

Мать объясняет нам: «Все, что у нас есть, родилось от математики – области, в которой не правят чувства. Ваш отец умеет одно – считать и превращать это умение в сделки, в империю. Когда-то в далекой стране он был самым выдающимся студентом по математике».

Отец редко бывает дома.

Прогуливаясь по саду с сытым и довольным вараном на поводке, он учит нас быть отважными. А когда мы не решаемся, он подбивает нас – например, забраться на каменную стену, выходящую на залив, по другую сторону которой – скала метров двадцать высотой, круто обрывающаяся к камням у воды. Он смеется над нами, называет нас трусами, натравливает на нас зверя, а затем мать опять запирает нас в кладовке, потому что она видела из окна, как мы залезали на стену.