Историк - Элизабет Костова

— Да, — сказал я, — но мне не подобраться к нему достаточно близко, чтобы что-нибудь можно было сделать. Кажется, он сегодня перерыл все у меня в номере, и кто-то здесь ему помогал.

Слушает ли нас полиция, и если да, что они подумают?

— Будьте очень осторожны, профессор, — в голосе Тургута звучало беспокойство. — Я пока не нашел для вас мудрого совета, но скоро будут новости, может быть, еще до того, как вы вернетесь в Стамбул. Хорошо, что вы сегодня позвонили. Мы с мистером Аксоем нашли новый документ, раньше ни он, ни я его не видели. Он разыскал в архиве Мехмеда записки монаха восточной православной церкви, их еще надо перевести. Датированы 1477 годом.

На линии снова начались помехи, и мне пришлось кричать:

— 1477 год? На каком языке?

— Не слышу, друг мой, — прогудел издалека Тургут. — У нас гроза прошла. Позвоню вам завтра вечером.

Следующие слова потерялись в мешанине голосов — не знаю, турецких или венгерских, а потом раздался щелчок и трубка умерла. Я медленно опустил ее на рычаг, раздумывая, не попробовать ли перезвонить, но обеспокоенный портье уже забрал у меня аппарат и, что-то бормоча, записал на клочке бумаги расчеты. Я мрачно расплатился и постоял минуту, оттягивая возвращение в новый номер, куда мне разрешили перенести только бритву и одну чистую рубашку. Настроение падало на глазах — как-никак, день был долгий, а часы на стене показывали уже одиннадцать часов.

Я бы совсем пал духом, если бы в этот момент у дверей не остановилось такси. Элен вышла, расплатилась с водителем и прошла в тяжелую дверь. Она не сразу увидела меня, и я успел заметить на ее лице строгую замкнутость, усиленную меланхолией, какую видел на нем и раньше. Она куталась в пушистую черно-красную шаль — должно быть, подарок тети. Мягкий платок сглаживал угловатость фигуры, а кожа ее на фоне ярких цветов казалось особенно белой и сияющей. Настоящая принцесса, и я беззастенчиво пялился на нее несколько секунд, пока она меня не заметила. Но не только ее красота и царственная осанка, подчеркнутая изящной драпировкой, поразили меня. Я вздрогнул, снова вспомнив портрет в комнате Тургута — гордая посадка головы, длинный прямой нос, огромные темные глаза, прикрытые тяжелыми веками. Должно быть, я просто устал, сказал я себе, и, когда Элен, заметив меня, улыбнулась, картина исчезла из памяти».

Если бы я не растолкала Барли, он бы, пожалуй, проехал до испанской границы, а то и дальше, если бы испанские таможенники из вежливости не стали его будить. А так он, полусонный, вывалился на перрон в Перпиньяне, и мне пришлось самой узнавать дорогу к автобусной станции. Кондуктор в синей куртке нахмурился, явно полагая, что мне в такой час следовало бы спать дома в детской. Куда это мы направляемся? Я объяснила, что нам нужен автобус на Лебен, и он покачал головой. Ждать придется до утра — известно ли мне, что уже почти полночь? На той же улице есть приличный отель, где мы с моим… братом, поспешно вставила я, можем переночевать. Кондуктор оглядел нас с ног до головы: меня, темноволосую и явно слишком молодо выглядевшую, и тощего светловолосого Барли, но ничего не сказал, а только поцокал языком и пошел дальше.

«Погода наутро была еще ярче и прекраснее, чем накануне, и вчерашние предчувствия показались мне дурным сном.

Я встретился с Элен в гостиничном ресторане. Солнечный свет, пробиваясь сквозь пыльное окно, освещал крахмальную скатерть и тяжелые кофейные чашки. Элен что-то записывала в свой маленький блокнот.

— Доброе утро, — тепло поздоровалась она, когда я уселся и налил себе кофе. — Готов к встрече с моей матерью?

— Только ее и жду с самого приезда в Будапешт, — признался я. — Как мы к ней доберемся?

— В их деревню ходит автобус. Это к северу от города. В воскресенье только один утренний рейс, так что опаздывать нельзя. Ехать около часа, через скучнейшие пригороды.

Для меня в этой поездке ничто не могло показаться скучным, однако я промолчал. Кроме того, меня беспокоила еще одна мысль:

— Элен, я тебе точно не помешаю? Если ты предпочитаешь поговорить с ней наедине… Может быть, неловко заявиться с незнакомым мужчиной — да еще американцем. И не подведем ли мы ее под неприятности?

— Именно в твоем присутствии мне будет проще с ней говорить, — твердо возразила Элен. — Со мной она, знаешь ли, очень сдержанна. А ты ее очаруешь.

— Кажется, очаровательным меня еще никогда не обзывали… — Я подвинул к себе три ломтика хлеба и блюдце с маслом.

— Можешь не беспокоиться — чего нет, того нет. — Элен наградила меня обычной язвительной улыбкой, но в ее глазах мне почудился теплый свет. — Просто мою маму очаровать нетрудно.

Она не добавила: «Если ее очаровал Росси, так чем ты хуже», но я предпочел сменить тему.

— Надеюсь, ты ее предупредила о нашем приезде? — Глядя на нее, я гадал, расскажет ли она матери о нападении библиотекаря.

Неизменный шарфик надежно скрывал ее горло, я изо всех сил старался не коситься на него.

— Тетя Ева вчера послала телеграмму, — холодновато отозвалась Элен, передавая мне джем.

Мы поймали автобус на северной окраине города. Как и предупреждала Элен, он неторопливо крутил по улицам предместий, кое-где разрушенных войной, а местами уже застроенных высокими блочными домами, напоминавшими надгробия гигантов. Тот самый коммунистический прогресс, который так враждебно описывают западные газеты, размышлял я. Миллионы людей по всей Восточной Европе загнаны в стерильные однообразные квартирки. Наш автобус останавливался у новых кварталов, и я подметил, что они и в самом деле кажутся стерильно чистыми: у подножия каждого дома уютные скверики, пестревшие цветами и бабочками. В автобус заходили женщины в ярких цветастых блузках — воскресный наряд? — и одна из них везла клетку с живой курицей. Шофер спокойно пропустил ее внутрь, и хозяйка уселась на заднее сиденье, тут же достав вязание.

Когда предместья остались позади и автобус выбрался на пыльный проселок, вокруг потянулись возделанные поля. Несколько раз мы обгоняли конную упряжку — тележка представляла собой нечто вроде плетеной корзины — с крестьянами в жилетах и черных широкополых шляпах. Попадавшиеся на дороге автомобили в Штатах сочли бы музейными экспонатами. Зато земля была скрыта свежей зеленью, и над вьющимися через поля ручейками склонялись светлые ивы. Мы проехали несколько деревень. Над некоторыми церквями виднелись луковки православных куполов. Элен тоже поглядывала в окно.

— Дальше эта дорога идет в Эстергом — первую столицу венгерского королевства. Его стоит посмотреть — жаль, что у нас нет времени.

— В следующий раз, — солгал я. — А почему твоя мать здесь поселилась?

— А, она переехала сюда, когда я заканчивала школу, чтобы жить поближе к горам. Я не захотела переезжать с ней — осталась в Будапеште, у Евы. А мать никогда не любила города. Она говорит, что горы Боршони напоминают ей Трансильванию. Каждое воскресенье выходит в горы с туристской группой, если нет снега или сильного дождя.