Черный мотылек - Рут Ренделл

Забравшись под одеяло рядом с давно уснувшей женой, Роберт долго еще лежал без сна, размышляя о двух писателях, живом и умершем, и вдруг вспомнил, как недавно в интервью «Радио таймс» Ромни признался, что не знает, где найти новую тему.

На редактора Джон произвел хорошее впечатление. Это очевидно. Показалось даже, что ему сразу предоставят место, но нет, по традиции обещали «связаться с ним», и Джон почувствовал некоторое облегчение: что он стал бы делать, если бы через две недели уже пришлось выходить на новую работу?

Ведь он принял другое предложение. Основная цель: пробиться на Флит-стрит или стать писателем, так сказать, «на полную ставку». Ступенькой на пути к этой цели может послужить и еженедельник на задворках Лондона, и провинциальная газета. Из-за родных он никак не мог решиться.

Через неделю, второго июля, день рождения у сестры Мэри. Ей исполнялось шестнадцать. Джон уже запасся коробкой шоколадных конфет, давно копил карточки. Через шесть лет после войны шоколад все еще выдавали по купонам, коробка «Черной магии» — отличный подарок. Но хотелось порадовать сестру чем-то еще. Получая семь фунтов в неделю, Джон не бедствовал и мог купить Мэри джемпер или отрез на платье, но девочку не интересовали наряды. По пути на станцию он зашел в книжный магазин и купил поэтический сборник «Юный Пегас».

В ту ночь Джону снился сон, тот самый, который каждую ночь навевала ему фантазия, где реальные образы красивых молодых парней сливались с его мечтой, так что Джон уже не знал, где кончается реальность и начинаются грезы. Сон переносил его в полную опасностей тьму запретного леса или в преображенные бани. Нагие тела распростерлись на ступенях храма, на высоких ярусах зиккурата, или юноши прогуливались горделивой и чувственной походкой, бродили среди наклонных пирамид, их окутывал туман, то сгущавшийся, то редевший, ненадолго дымка рассеивалась, а потом снова опускалась грозовым облаком.

Порой туман становился столь плотным, что зрение — во сне или наяву — помрачалось, Джон замирал, ослепший, в белой пустоте, непрозрачной, удушливой, как туча, как войлок. Но на грани обморока, когда уже замирало дыхание, приходило облегчение: дымка становилась тоньше, уходила вверх, и Джон отчетливей прежнего видел перед собой молодых красавцев, которые уже не просто прогуливались, но обнимались, ласкали друг друга, а в последнем сне страстно совокуплялись.

Инстинкт подсказывал: он сам окажется в этих мечтах и увидит себя в собственном сне лишь после того, как осуществит все это в реальности. И Джон был готов действовать, он знал, что время настало. Он распрощался с мыслью о том, что на самом деле он, возможно, не гомосексуалист, что есть и для него какой-то выход, какой-то способ полюбить женщину. Он решился — безвозвратно, он ступил на этот путь и не свернет с него. При первой же возможности наведается в бани.

Когда именно — вот в чем вопрос. Отсрочка не была вызвана страхом и неуверенностью в себе, как прежние его колебания: редакция загружена по горло, времени действительно не хватало. Хотя Джон собирался уволиться и уже написал заявление, халтурить он не умел и продолжал с обычным рвением собирать материал. Он мог бы посетить бани во вторник, но в последний вторник месяца собирался комитет по строительству жилья, и там Джон обязан присутствовать — никто не стенографировал так, как он.

В среду вечером он выпил чаю в кругу семьи — заглянул на часок, — а потом побежал на школьный спектакль. Он бы не пошел, но на представление приехала знаменитая некогда актриса, дружившая с директором. На этот раз он застал Десмонда дома, тот зашел после работы переодеться перед вечерней вылазкой. Как всегда нарядный, в легком сером костюме и залихватской фетровой шляпе. Они прошлись вместе до автобусной остановки, тут Десмонд, подмигнув, сказал, что спешит на свидание, и укатил в такси.

В четверг Джон совсем решил, что его великий день настал, что он пойдет в бани вечером, иначе придется ждать до вторника, потому что в субботу он обещал сводить Мэри и Стивена в зоопарк В четверг номер сдавали в типографию, трудный день для всех, от репортеров тоже требовалась помощь, журналисты поспешно сочиняли заголовки, вносили поправки в готовый макет, подписи к фотографиям. Джону, как всегда, поручили составление шахматных задач.

Этим он и был занят, когда к нему подошел заместитель редактора и попросил съездить к семи часам в Вудфорд на политический митинг. Репортер, отвечавший за этот округ, заболел. Выступала Сильвия Пэнкхерст.[24]Разве она еще не умерла? — удивился Джон. Нет, ответил редактор, умерла ее мать, а эта, похоже, помирать не собирается, так что Джону придется туда съездить.

Почему он не огрызнулся: сами и поезжайте, я увольняюсь? Он мог это сделать. И следовало бы. Уже завтра Джон собирался подать заявление об уходе. Но он, пожав плечами, проворчал:

— Ладно, хорошо.

Откажись он, это спасло бы его жизнь — но кто мог знать?

В пятницу утром пришло письмо из девонской газеты с предложением гораздо большего жалования, чем в еженедельнике. И тем не менее он готов был отказаться, выбрать первую вакансию. В субботу утром он написал заявление об уходе и бросил его в почтовый ящик по пути домой.

Мама обняла Джона и расцеловала. Такой прием не входил в традиции их дома, но ей показалось, что у Джона усталый вид — не беспокоит ли его что-нибудь? Он чуть не признался, что скоро поменяет работу, но не стал ничего говорить, поскольку еще не выбрал окончательно.

По пути к станции Мэри рассказывала, как мама ее подруги каталась на слоне и на верблюде в Риджентс-парке, и спросила, нельзя ли им тоже покататься. Джон обещал, но, когда они добрались до зоопарка, выяснилось, что на экзотических животных больше не катают, хотя обоим детям разрешили посидеть на слоне. Высокий тощий юнец кормил львов. Волосы у него походили на львиную гриву, карие глаза, он был сложен как статуя дискобола, и той же ночью приснился Джону, пригрезился, словно наяву: сбросив на мраморные плиты набедренную повязку, обнаженный юноша вошел в белые светящиеся воды бассейна.

Выбери он еженедельник в Северном Лондоне, было бы просто сказать об этом маме с Джозефом и ребятам, поскольку в их жизни мало что изменилось бы. Джон мог бы жить в той же квартире и навещать их так же часто, как прежде. К понедельнику он твердо решил перейти в еженедельник, однако все еще не отписал в Девон. День-другой отсрочки ничего не изменят.

Утром понедельника заместитель редактора заглянул в его тесный «кабинет» и сказал, что очень огорчен просьбой об отставке. Главный редактор поговорит с ним об этом, когда вернется из отпуска.

— К тому времени я уже уйду, — сказал Джон.

— Нет, вы останетесь, — возразил заместитель. — Вы еще передумаете.