Грани сна - Дмитрий Калюжный

Посол Птищев был в полной растерянности. Царские-то подарки шаханшаху заготовлены были под представление ему московского ставленника для турецкого Армаза! А именно Тиграна, которому предстояло с помощью войск шаханшаха тот Армаз воевать. С исчезновением мирзы вся затея лопнула; вручать важные дары под одну лишь просьбу митрополичьего посланника об освобождении христиан от дополнительного налога было бы непозволительным расточительством; самовольно предлагать шаханшаху какие-то свои идеи было нельзя, но и вернуться, ничего не сделав, тоже нельзя!

И сбежать нельзя, потому что Митька Мокрый, даром, что простой подьячий, имел царское веление глаз с посла не спускать, дабы тот против царской воли чего не учудил. А Лавр – вроде бы рядовой служка, коего посол, бывало, сгоряча лаял холопом, был старшим над сопровождавшими их стрельцами! И только мигни Митька Мокрый, враз Лавр со стрельцами скрутили бы тому послу белы рученьки.

Кручинился Птищев, стонал и выл, а поехали в Тавриз. Там их на месяц посадили под надзор: со двора без приставленных рынд выйти было нельзя. Поиздержались, страх. Уж очень мудрёный был вопрос. Как ни крути, покойный Тигран-мирза был важным винтиком в империи шаханшаха, а однако сгинул, и область, вверенная его семье, от Персии отпала к туркам! А теперь он, вишь, помер, и к смерти его как-то причастны эти странные московиты. Требуют допустить их под львиные очи владыки Персидской державы, а сами похоронили персидского мирзу на христианском кладбище.

Забрали у них верительные грамоты и вообще все бумаги. Они уж и не чаяли отсюда выбраться. Птищев был в дипломатии новичок, и хотя Лавр подсказывал ему, что надо бы подкупить шахских чиновников, боялся распечатать сундуки с дарами. Вдруг Митька Мокрый такое самовольство неправильно поймёт, а потом царю доложит!

Переговоры митрополичьего посланника тоже никак не ладились.

– Для ваших купцов, – говорили ему, – есть церковка в Астаре, и ещё в двух местах. И хватит. А что там нет священников, это ваши проблемы. Присылайте, мы разрешим.

– А налог-то, на христиан? Не по-христиански это! Надо отменить.

– Наши христиане не вашего канона, какое вам до них дело…

Персидских чиновников искренне интересовал только вопрос участия царя Ивана в войне с турками. Хитрости посла: вы, дескать, ввяжитесь да и отнимите у турок свою область Армаз, – они разгадали сразу. Не искушён был посол Птищев в таких тонкостях. Не умел правильно облечь в слова. Тем более Тиграна, возможного вождя того Армаза, не уберёг. И ему ответили, что, мол, если вы там в Москве так хотите, чтобы Армаз вернулся нам, то начинайте бить султана со своей стороны; он свои силы здесь ослабит, и мы тогда отвоюем Армаз и будем вам очень благодарны.

В подтверждение на краткой аудиенции шаханшах вручил им для царя символический подарок: саблю прекрасной стали с золотой ручкой в бриллиантах и с золотым же шнуром на ручке, а к сабле той – изукрашенные каменьями ножны, серебряные шлем и кольчугу. По ценности своей такой подарок был куда беднее даров, привезённых ими от царя Ивана, а ведь и это было символично! Шаханшах как бы сообщал, что он беден по сравнению с царём, так пусть, де, царь и повоюет с общим врагом.

Снабдили их припасами на обратную дорогу и отправили восвояси.

Возвращались они грустные, но от Астрахани пошли веселее, поскольку, пока продавали свои лодьи, услыхали новости, будто разгорелась война персов с турками, а от Астрахани султан отступил.

Только это и спасло дипломатов. Если б не ушли войска султана – что и было главной задачей всей экспедиции, царь бы осерчал. А так он всего лишь посадил молодого Птищева в острог. Даже и слушать не хотел, что вины посла в смерти мирзы Тиграна нет, что высокий царский гость сам помер через кровавый понос. К счастью, отец Птищева, боярин Птищев-старший, местничался у царского стола в первом ряду. Только поэтому незадачи сынка закончились легко: отодрали кнутом в три удара без оттяжки, и за сим царь оправил его на кормление воеводой в городок Николы-Заразского на реке Осётре.

Через год и Лавра приговорили ко дранью кнутиком.

Царь оставил его в Посольском приказе. На это учреждение было возложено много функций: организация придворных церемоний; дела иностранцев, живущих в Москве; выдача грамот своим и чужим на выезд; татарские дела; устройство донского казачества. За посольскими также были улаживание пограничных конфликтов, «размен» пленными, внешняя торговля и, как ни странно, почтовая служба.

Когда для царского дворца купили за границей рукописных и печатных книг аж на пять тысяч золотых гульденов, разбор и опись библиотеки тоже возложили на Посольский приказ, а конкретно – на тихого подьячего Лавра. Ему для этого даже дали отдельную избу в Кремле, рядом с приказной избой!

И вдруг пошли слухи, что за Окой объявилось крымское войско. В Приказе быстро выяснили, что слухи весьма правдивы. Шли бои, хан успешно продвигался вперёд, а некоторые воеводы оказались предателями. Царь, очень кстати, вспомнил, что у него есть срочные дела в Ярославле и уехал со всем двором и многими приказными дьяками.

Лавр сообразил, что наступает последний случай, когда крымчаки сожгут Москву. И пока не началась паника, взял он в наём недорого несколько телег с лошадьми, загрузил упакованные в рогожу книги, да и перевёз всю драгоценную Либерею в Сергиев Посад.

Набег был для крымчаков удачный, а москвичам он обернулся катастрофой. Целых людей, с руками и ногами, среди руин и пепла осталось меньше, чем покалеченных, а большинство оказалось в убитых. Десятки тысяч уведены были в рабство. Царь, узнав о том, очень печалился, и, возвращаясь в Москву, останавливался в каждой церкви, молился за спасение душ погибших. Добравшись до Сергиева Посада, тоже заказал молебен – ан, глядит, на монастырском дворе разгуливает подьячий Лавр и гордится, как он спас царскую библиотеку.

– Что такое? – возмутился Иван свет Васильевич. – Ты что же, без моего приказа и соизволения возишь туда-сюда царское имущество?.. Да кто ты такой!

Царь отличался страстью знать обо всём, что творил его чиновный аппарат, и думал, что держит в руках все рычаги управления (на деле-то самые те детали, в которых «дьявол», оставались ему неведомы). Он всем лично руководил, а несанкционированную инициативу разрешал лишь особо доверенным дьякам. Лавр же проявил своевольство. Не спросил ни царя, ни хотя бы кого из Щелкаловых! И неважно, что их не было в городе…

Пока Москву отстраивали (быстро, ибо разрешена была бесплатная рубка леса на особых делянках) царь создал комиссию по расследованию захвата Москвы врагом.

Прежде всего, взялись за опричников. Когда была объявлена мобилизация, многие из них не явились, а и те, кто был на службе, избегали боёв. По итогам разбирательства командующего опричным войском князя Михаила Черкасского – шурина царя! – казнили, многих отправили в темницы и под кнуты, а кончилось ликвидацией опричнины вообще.

Потом наказали воевод, не пресекших поджогов.

Наконец, дошло дело и до «мелких нарушителей»: этих пороли сотнями вдоль улиц. Лавру за самоуправство назначили пять ударов кнутом. За прошедшие два месяца царь остыл, а может, и сообразил, что, не прояви Лавр несанкционированную инициативу, то сгорела бы драгоценная Либерея – но не мог же он отказаться от ругательных слов, произнесённых в Сергиевом Посаде! – а потому указал, что подьячему Лавру разрешено идти на порку, поддев под рубаху овчинный тулуп. Исполнители поняли неправильно и отстегали тулуп. За такую ошибку их самих выпороли, но Лавра уже не тронули. Считалось, что он своё получил.