Грани сна - Дмитрий Калюжный

Вот-те на.

Эти непонятные вояки и издавали те звуки, которые привлекли его внимание: они звякали своим железом, негромко смеялись и переговаривались между собой – но языка он распознать не мог.

Лавр встал, ни на полпальца не стыдясь своей наготы. На виду такой компании было бы стыдным, наоборот, валяться на земле, даже одетым – а стоять, раз уж так получилось, голым – вовсе нет. Тем более, во всех эпохах, в которых он бывал, прилюдная нагота не была такой зазорной, как в ХХ веке.

Теперь ему надо было выбрать линию поведения, чтобы остаться здесь, а не оказаться бы мгновенно опять в душном вагоне в статусе зэка-инженера.

Конечно, эти непонятные воины его не боялись, и убивать без причины не стали бы. Но пойди, угадай, что это за магометанские войска вблизи Москвы, чего здесь ищут, и кого считают врагом, достойным смерти!

Один из них, одетый богаче прочих, выкрикнул гортанную фразу, явно вопрос Лавру. И хотя командир прятал в усах улыбку, вопрос его звучал грозно. К сожалению, Лавр понял только, что это тюркское наречие, возможно, казанский говор, а он в нём не был силён.

– Я бедный странник, – сказал он на том турецком, который выучил, когда был рабом в Крыму.

– Кырым? – проревел командир, и усы его встопорщились. Весёлые улыбки воинов тоже превратились в оскалы, а руки их стали поглаживать рукояти сабель. Лавр замахал руками и головой, и крикнул им всем почему-то по-английски:

– No, not the Crimea.

Потом, спохватившись, начал говорить свою фразу о «бедном страннике» на разных восточных диалектах, какие только мог припомнить, даже по-персидски и по-армянски брякнул. Его лепет опять рассмешил конников. Некоторые спешились, окружили его. Отчаявшись, он воззвал ко всевышнему на арабском:

– Ля иляха илля Алла.

– Субханаху уа та’аля! – хором гаркнули командир и некоторые воины.[117]

Этот маленький диалог изменил ситуацию. Командир – может быть, не желая, чтобы имя Аллаха поминал голый человек, отдал приказ, и парень, держащийся рядом с ним и тоже одетый лучше прочих, с навьюченной лошадью в поводу, порывшись в мешках, вытащил шитый золотыми драконами халат и передал командиру. Тот бросил халат Лавру, и «бедный странник» завернулся в него.

С лиц окружавших бойцов исчезла насмешливость; они стали выражать почтение. «Это из-за халата», подумалось Лавру. Человек в богатом одеянии – совсем не то, что жалкий оборванец или просто голый. Даже командир смотрел на него теперь с одобрением.

Лавр приосанился, нахмурился важно.

– Он совсем не схож с арабами, – сказал ординарец.

– Как же уганути[118], кто он таков есмь? – протянул командир.

Два магометанина беседовали на средневековом русском!

– Эй, эй! – сказал им Лавр. – Я ведаю сию молву.

– Экое дивовище! – воскликнул молодой ординарец.

– И кто ты? – утомлённо повторил свой вопрос командир.

Представились, наконец, друг другу. Лавр, не зная, куда и зачем они идут – а вдруг Москву воевать! – рассказал им сказку, что он родом отсюда, но много лет жил в Персии. Бывал в Аравии. Получил там имя Маджид; имя он назвал первое, какое на ум пришло.

– А в Мекке был? – спросили они.

– А как же! В указанный шерифами час посетил аль-Харам, и ходил вкруг Каабы, и поднялся на гору Арафат…

– Он хаджи! – прокричал воинам ординарец. – Хаджи Маджид!

В ответ раздались восхищённые крики.

Командира звали Амиром, а молодой парень оказался его сыном по имени Улым. Лавру дали коня, и поехали они, разговаривая: Амир, Улым, Лавр-Маджид и ещё двое, понимавшие по-русски. Оказалось, в отряде всякие были из народов Поволжья, и далеко не все они мусульмане, а следом за ними идёт ещё один отряд из Казани. А о том, куда идут и зачем, опять ни слова! С другой стороны, новые его знакомцы деликатно не расспрашивали, откуда он взялся голым. У них другие были вопросы.

– Ратовати[119] приходилось тебе? – спросил Амир.

– Бывало такое, – признался Лавр.

– А не хочешь ли присоединиться к нашему войску?

Лавр не выразил восторга, но и резкого отказа избежал.

– Из лука стрелял?

Лавр кивнул. Амир велел сыну подать лук и спросил, указывая на сидящую сороку:

– А скажи, Маджид-хаджи: собьёшь ли того саескана с ветки первой стрелой?

Лавр засмеялся:

– Не ворожея аз, гадать не стану.

Он облизнул палец и поднял, чтобы определить направление ветра. Взяв лук, наложил стрелу на тетиву. Вскинул инструмент в небо и, медленно опуская, в нужный момент выпустил стрелу. Сорока, задравшая было крыло, чтобы порыться под ним свои твёрдым клювом, только и успела грякнуть, а вот уже и исчезла, только несколько перьев, кружась, опускались на землю.

– Прости, сорока, – вздохнул про себя Лавр. – Так надо.

Амир выразил свою радость, и воины тоже разразились криками, многие начали стрелять во все стороны по всем птицам, каких только видели, хвастаясь перед своим командиром, но тот быстро прекратил это безобразие и велел им собрать стрелы. Потом вторично предложил Лавру:

– Идём с нами, хаджи!

– А куда идём? – рискнул, наконец, спросить Лавр.

– Русский царь хочет отнять у ляхов какое-то море. Шигалей ждёт нас![120]

«Ах, вот это куда меня занесло! – подумал хаджи. Значит, не с Москвой будем воевать, а, наоборот, за Москву!». Настроение его улучшилось. Ни он, ни его спутники не знали ещё, что старенький Шигалей приболел, был вызван в Москву из Великих Лук, где держал оборону, обласкан царём и отправлен к себе в Касимов. Причём пошёл он туда рекой, потому что верхами уже скакать не мог. В общем, разминулись они с ним…

Ближе к ночи встали постоем возле небольшого села. Там был уже отряд стрельцов человек в двадцать, с пищалями. Лавр их старшине так и представился Лавром, хоть и щеголял теперь в зелёной чалме. Вскоре подошёл второй казанский отряд, примерно в сто сабель. Простые бойцы расселились по всему полю, разбившись на национальные группы, а начальство – командиры всех трёх отрядов и приближённые, устроились в избах. Они проявили большой интерес к удивительному Лавру-Маджиду, и общими усилиями экипировали его по полной, выдав кольчугу, шлем, саблю и вполне приличные сапоги.