Боевые паруса. На абордаж! - Владимир Коваленко

— Я иду туда. Люди не должны умирать в огне. Даже англичане. Флот на вас, дон Луис, — парусный мастер кивает, — Хайме, Роберто, со мной.

— А я?

— А ты стюардесса. Изволь постоять возле флага.

— Так вы же второй флаг с собой берете! Ну пожа…

Рядом с Хайме и доньей Изабеллой как-то надежней.

— Со мной.

Шлюпка уже висит над водой, только шагнуть через борт. Скрип талей. Весла толкают блестящую, как вороново крыло, воду. Что могут сделать семь человек в аду, которым перекинулся мирный вчера берег?

Над головой — факелы: пламя и копоть, закрывающая звезды. И знамя, алое с золотым. Недавно оно было запасным на пинассе, на случай, если собьют. От багреца и золота тени шарахаются по сторонам, прячутся за колонны, пляшут в бессильной злобе под сводами. Портики и навесы тут на каждой улице, вдоль каждого дома. Вокруг — словно в соборе. Нет, в винном погребе. Вино хлещет по полу, разбитые бочки стынут, и если небо не закрыто — значит, алая плесень сожрала крышу. Спайтстон город каменный, горит неохотно, и все-таки зарево растет. Впрочем, возле порта есть чему гореть. Склады…

На знамя сбегаются люди. Ирландцы встают в строй. Короткое представление. Утверждение старшего. Место в колонне — строем это при всем желании не назвать. Остальные, увидев ирландцев… По-разному. Иногда пытаются бежать. Иногда успевают. Этим разница между королем и парламентом, что меж пулей и петлей.

Короткие разговоры, перетекающие в приказы.

— Провиантские склады? Туда, возьмите отряды О'Малли, Ласси, МакГира. Скорей. Если склады сгорят…

Капитан подносит руку к исказившемуся в молчаливом вопле рту. Да, тот человек выполз из горящего дома. Только поздно. Но слабость Изабеллы — миг. А у несчастной Хуаны живот уже скрутило, да так, что рвоте к горлу не прорваться. Остается только воздух хватать… Зато Хайме рядом. Большой, надежный… Хорошо бы, заметил, что несчастная девочка из Гаваны — держится. Шагает сквозь все ужасы ночи. Вот она перешагивает черную лужу…

Спокойный голос Хайме уточняет:

— Вчера погода была сухой.

Изабелла только на сожженных смотреть не может. На зарезанных-заколотых и наступает спокойно. Проходит мимо горячих схваток, мимо пьяных и растерянных, мимо затворенных ставен, из-за которых летят пули. Некогда! Она куда-то спешит… Словно на пожар, но кругом и есть пожар! Вот дом охвачен пламенем, жаркие языки лижут торчащие наружу балки, у дверей люди. Не спасают, не тушат… Из огня пытается вырваться воющая фигура — ее с хохотом бросают обратно в пламя.

Тогда рейтарские пистолеты рявкают — раз, другой, третий — уже в спину бегущим. Их жертва корчится на пороге дома — своего? Мужчина, женщина — уже не понять, огонь слизнул различия, лишил волос, одежды, лица. Скорчившееся существо не способно даже просить об избавлении, только стонет — все тише и тише. Смотреть страшно, но руки отказываются подняться к глазам, а веки — опуститься.

Капитан делает шаг из строя. Багровый проблеск клинка обрывает агонию. Сыплются приказы.

— Сломать дома. Разрушить улицу. Не знаю как, но разрушить! Не то огонь перекинется дальше. Так, Хайме, бери половину отряда. И марш обратно к порту. Оцепить пожары, тушить головни. Поджигателей убивать… Соединимся позже.

Огонь. Значит, он и есть главный враг. Пока…

Впереди грохочут пушки внутренних цитаделей.

— О'Доннел, ставь баррикаду поперек улицы. А ты — здесь. Покинете укрепление — останетесь на острове.

То ли — не увезу с собой, то ли — прибью на месте. Не угадать.

У складов столкнулись с Патриком. Его отряд тоже озаботился пропитанием.

Как ни старалась — половина города выгорела. Та, что уцелела, наполнена трупами и мародерами. Пока вторые опасней первых, но это ненадолго. И чем она, Изабелла де Тахо, лучше убийц ее семьи? Можно, конечно, рассудить, что англичане еретики, что они готовились нарушить мир первыми, что держали рабов… Наверняка и магистр Ордена воинов христовых глушит совесть подобными оправданиями. Она служит своим людям и цели? Орден тоже. Так в чем отличие? В том, что Орден убивает за деньги? А что такое призовые?

В небо поднимается воспаленное дымом око. Господи, пошли знак! Если преступила дозволенное — убей.

Улицы, улицы. Головешки, тела. Господи, надоумь, как не повторять — такое. Только даже если не повторять — сгоревшему, которому меч вошел меж ребер, не станет легче.

— Умри!

Удар в спину. Направлен. Не достал. Хайме снова на месте. Успел ткнуть палашом. Хрипящее тело под ногами. Почти абордаж, только мостовая под ногами не качается, непривычно. И нужно спросить.

— Почему?

— Ты убила его брата.

— Того, кто бросал людей в огонь? — аж дыхание перехватило, но злой разум добавил, специально для ирландцев. — Почти англичанина?

Пожалуй, последние два слова ее спасли. Вокруг-то толпа, не армия. И — толпа ирландцев.

— Он мстил!

— Всегда есть за что мстить. Мне тоже…

Вот и ответ. Он всегда был, в каждой проповеди. Прости врагов своих. Слезящееся от дыма око солнца смотрит с укоризной. Как могла ты, как смела забыть, что Отец и Сын — не одно и то же? Но как совместить прощение и меч, возложенный на бедро?

Решить эту задачу трудно и некогда. Теперь, пока не закончился сумрак короткого тропического утра, нужно доделать начатое. Иначе все грехи — напрасны.

На северной батарее не знают, что корабли в гавани захвачены. Можно выгрузить пару пушек. Пока вокруг лязг и грохот, протащить их на позиции хотя бы примерно. Колеса маленькие, приспособленные к гладкой палубе? Жить захотят, и без колес дотащат. И к каждой — хоть одного человека, знающего, что делать по обе стороны от жерла. Барбадос — остров небольшой, к утру следует ждать помощи из Индиан-бридж.

Утро принесло в город подобие спокойствия. Казалось, ужасы прошли вместе с ночью. В кварталах, упорядоченных эфемерной испанской властью, возник какой-никакой, но порядок. Порядок, означавший — назначенный испанцами офицер — власть. Ирландец — должен подчиняться или проваливать на четыре стороны. Англичанин — пленник и должен довольствоваться жизнью. Странной, скудной жизнью внутри большой деревянной церкви. Храм Святого Петра, пусть и еретический, выполняет древнюю роль убежища. Просторный неф обратился теснотой, пронизанный солнечными лучами воздух — спертыми испарениями. Не песни, стоны возносятся к небу, но хотя бы возносятся. Снаружи — англичанин вне всякого закона.

Но даже здесь, униженные и разоруженные, враждебные партии изрыгают бессильные обвинения и проклятия.

— Это вы целовались с испанцами! — сторонникам парламента.

— Зато вы снюхались с католиками и ирландцами! — роялистам.