Сама себе враг - Виктория Холт

– Почему ты не попытаешься заснуть, моя дорогая?

Ее ответ заставил меня содрогнуться.

– Мамочка, я очень хочу кушать…

Что же я могла ей сказать?

– Может быть, у нас осталось немного супа? – продолжала она, и ее глаза заблестели при этой мысли.

– Может быть, дорогая моя, – ответила я, наперед зная, что суп нам сварить не из чего.

В комнату вошла леди Мортон с крышкой от деревянного сундука, которую она бросила в огонь.

– Спасибо, дорогая Анна, – сказала я.

– Больше от сундука ничего не осталось, Ваше Величество. Завтра придется искать что-то другое, а на сегодня этого должно хватить, – сообщила она.

Бедная Анна исхудала и побледнела. Она с таким трудом выбиралась из Англии – и все это ради того, чтобы очутиться здесь! Не жалела ли она теперь о своем бегстве? Не хотела ли вернуться на родину, примирившись с круглоголовыми? Там бы она, по крайней мере, не голодала и не мерзла.

Подойдя к постели, леди Мортон взяла Генриетту за руку.

– У тебя теплая ручка, – сказала она.

– Я держала ее под одеялом, – ответила Генриетта. – Иначе она мерзнет. У нас на обед будет суп?

Анна поколебалась и уклончиво ответила:

– Посмотрим.

Это было похоже на чудо, но в конце концов на нашем столе все же оказался суп. Какую же странную жизнь вели мы в Лувре! Сколь часто она преподносила нам сюрпризы. Чаще они бывали неприятными, но случались и исключения. В то рождественское утро к нам пожаловал визитер. Это был кардинал господин де Рец, один из вождей Фронды. Войдя в комнату, он с изумлением увидел меня, скорчившуюся в кресле, и мою дочурку под кучей тряпья, которую я навалила на нее.

– Ваше Величество, – ошеломленно прошептал он, – что все это значит?!

Он опустился на колено подле меня и поцеловал мне руку.

– Мы и сами задаем себе этот вопрос, – отвечала я. – Любопытно, что погубит нас прежде – голод или холод?

– Но это же… чудовищно! – в растерянности вскричал кардинал.

Он был искренне потрясен. Кардинал де Рец всегда нравился мне. В молодости он слыл повесой, но, думаю, именно умение радоваться жизни научило его состраданию, которого так часто недостает людям добродетельным.

– Дочь нашего великого короля вынуждена жить в такой нищете! – восклицал он. – Мадам, не буду тратить времени на пустые разговоры. Я приму меры, чтобы вам незамедлительно доставили все необходимое. Я лично позабочусь об этом. Позже я выступлю по этому поводу в парламенте. Уверен, все французы ужаснутся, когда узнают, в каких условиях живете вы и ваша дочь.

Я поцеловала его в знак благодарности. Слова кардинала не разошлись с делом. Уже через несколько часов нам привезли дрова и продовольствие из его собственных запасов. Господи, как прекрасно пахнет свежесваренный суп! У нас получился настоящий праздник.

На следующий день господин де Рец рассказал о нас в парламенте. Дочь и внучка великого Генриха IV с верными им людьми голодают в Лувре! Так продолжаться не может… Он говорил столь убедительно, что мне были немедленно предоставлены сорок тысяч ливров.

Карлу эти деньги теперь едва ли могли помочь, поэтому я решила потратить их на нужды своих исстрадавшихся домочадцев. И я была счастлива, видя, как ярко заблестели глазки Генриетты и как раскраснелись ее щечки.

Но моя радость была недолгой. Наступил новый год – самый горький и мрачный в моей жизни.

Я больше не получала писем от Карла, однако кое-какие известия о нем до меня доходили. Из замка Кэрисбрук он был переведен в замок Херст, затем в Виндзор, а оттуда – во дворец Сент-Джеймс, чтобы предстать перед судом.

– Суд! – воскликнула я. – Эти мерзавцы смеют судить короля! Клянусь, придет день, когда головы Кромвеля, Эссекса и Ферфакса будут выставлены на Лондонском мосту! Какая низость! Боже, что переживает сейчас мой дорогой Карл! А меня рядом с ним нет…

Я не могла опомниться от горя. Нет, я не должна была разлучаться с ним. Что бы со мной ни случилось, мне следовало оставаться там.

Генри Джермин и госпожа де Мотвиль пытались успокоить меня. Генри твердил, что круглоголовые побоятся судить собственного монарха.

– Народ этого не допустит, – говорил он.

– Да! – подхватывала я, цепляясь за надежду, звучавшую в его словах, словно утопающий за соломинку. – Народ всегда любил его. Они ненавидели только меня – королеву-чужестранку. О Генри, вы и впрямь надеетесь, что люди его поддержат? Что они встанут на его защиту и вышвырнут вон этих гнусных круглоголовых?

– Так и будет, – кивал Генри. – Вот увидите. Очень скоро ликующие толпы будут шумно приветствовать Его Величество. Он пришлет за вами, и ваша семья воссоединится.

Мне было приятно слушать эти речи, хотя я и не вполне им верила. Но статный красавец Генри говорил так убедительно, что казалось, все это сбудется. Слава Богу, что в эти тяжелые дни он был подле меня! Когда я поделилась с ним этой мыслью, он поцеловал мне руку и ответил:

– Неужели вы думаете, что я когда-нибудь вас покину?

– Если вы это сделаете, – сказала я, – для меня это будет означать конец всему.

Госпожа де Мотвиль при всей ее доброте и преданности не могла меня так утешить. Она была очень внимательна ко мне, но, как ни старалась сохранять полное спокойствие, все же не могла скрыть своих опасений. Она боялась самого худшего и исподволь пыталась подготовить меня к печальному исходу.

Настал февраль. Я недоумевала, почему до сих пор нет никаких новостей из Лондона.

– Чем же закончился суд? – спрашивала я. – Вынесли же они ему какой-нибудь приговор! Почему мы ничего не знаем?

Генри нахмурился и устремил взгляд за окно.

– Известия всегда запаздывают, – пробормотал он.

Я уже не раз замечала, что мои домашние избегают встречаться со мной глазами.

– Что-то случилось, – обратилась я к госпоже де Мотвиль. – Я хочу знать, что именно!

Та не ответила. Тогда я позвала Генри.

– Генри, вы что-то таите от меня. Ради Бога, расскажите мне все, – потребовала я.

Немного помолчав, он посмотрел на меня и ответил:

– Постарайтесь стойко перенести этот удар судьбы, мадам. Суд состоялся, и нашего короля приговорили к казни.

– О Боже, дай мне силы! – взмолилась я.

Генри подошел ближе, чтобы поддержать меня.

– Все будет хорошо, – вымолвил он. Лицо его исказилось от душевных терзаний, язык перестал ему повиноваться. Мне показалось, что прошла целая вечность, хотя на самом деле молчание длилось всего один миг. – Все хорошо. Его спасли… в последнюю секунду… Круглоголовые хотели его обезглавить. Из дворца Сент-Джеймс его перевели в Уайтхолл, перед которым был сооружен эшафот. И вот короля вывели…