Скифские империи. История кочевых государств Великой степи - Ф. Грэм

Новгород только что пал после семилетней войны, и взятая там добыча обогатила сокровищницу царя: армия, хорошо снаряженная, обеспеченная всем необходимым, воодушевленная своими победами на севере, теперь могла встретить недруга лицом к лицу; крымский хан в союзе с Москвой отправился к ней на помощь в Литве; но Ивану, хотя он и вступил в противостояние, по-видимому, всегда не хватало самообладания и мужества; опасаясь потерять все из-за преждевременного удара, он был охвачен внезапным приступом страха и нерешительности, когда он осознал, какую поднял бурю и что она вот-вот обрушится, как ему представлялось, прямо на его голову. Царицу для пущей безопасности он отправил в Белозерский монастырь, а сам бы охотно засел в укрепленной столице и договорился бы о перемирии с врагом, но отступать уже было поздно. Казалось, вся Россия взяла в руки оружие, чтобы вступить в смертельную борьбу; и крестьяне с топорами, и дворяне с луками спешили навстречу вражеской конницы; и царевич, который командовал передовыми московскими силами на Оке, откуда Иван в спешке отступил к Москве, и был готов решительной обороной ответить на все попытки монголов переправиться через реку, отказался подчиниться категорическому приказу отца оставить свои позиции и вернуться. Взволнованный народ обвинял своего государя в низкой трусости, за чем неизбежно последовал бы мятеж, если бы Иван вовремя не прислушался к дружественному голосу и предостережению церкви. «Когда такие тьмы народа погибли и церкви Божии разорены и осквернены, кто настолько каменносердечен, что не восплачется о их погибели! – восклицает святой отец, обращаясь к своему государю, который с тревогой осведомился, нельзя ли еще о чем-то договориться. – Устрашись же и ты, о пастырь – не с тебя ли взыщет Бог кровь их, согласно словам пророка? И куда ты надеешься убежать и где воцариться, погубив врученное тебе Богом стадо? Слышишь, что пророк говорит: «Если вознесешься, как орел, и даже если посреди звезд гнездо совьешь, то и оттуда свергну тебя, говорит Господь»… Не слушай же, государь, тех, кто хочет твою честь в бесчестье и славу в бесславье превратить, и чтобы стал ты изгнанником и предателем христиан назывался»[246]. Уважаемый епископ Ростовский Вассиан смело обратился с письменным увещеванием к царю, в котором среди прочих доводов приводит и такой: «Ты боишься смерти, но ведь ты не бессмертен! Ни человек, ни птица, ни зверь не избегнут смертного приговора. Если боишься, то передай своих воинов мне. Я хотя и стар, но не пощажу себя, не отвращу лица своего, когда придется стать против татар»[247].

Стыдясь своей нерешительности, вызвавшей столь унизительные упреки, Иван вернулся в лагерь на Оке, к которой подступали хорошо вооруженные и опытные татарские войска под командованием Ахмада; однако их авангарду, двигавшемуся в нескольких верстах перед основной армией, суждено было исправить бесчестье и медлительность Ивана и обратить ход и судьбу кампании в пользу Москвы и царя. Быстрым броском по степям эскадроны под началом звенигородского воеводы и царевича, с отрядом татар под командованием их крымского союзника сумели ускользнуть от бдительного ока врага, проникли в самое сердце Дешт-и-Кипчака, взяли город Сарай, который разрушили до основания, и поспешно вернулись к своим границам, прежде чем монголы успели закончить стремительное и беспорядочное отступление. Однако движение мусульман, которые немедленно получили известие об этой внезапной атаке, было перехвачено гетманом донских казаков, от рук которых полегло более трети татарского войска в страшной битве на волжских берегах, а остальные обратились в бегство. Немногие из рассеянных беглецов, слабые и израненные, наконец-то добрались до тлеющих пепелищ, где когда-то стояли их дома, и объявили испуганным и разоренным соплеменникам, которые, обезумев от тревоги, выбежали им навстречу, о полном разгроме хана и о том, что Русь навсегда освободилась от их хватки, в которой они держали ее на протяжении стольких веков.

Война окончилась столь удачным завершением – хотя на протяжении еще многих лет монголы не оставляли московитов в покое, – и Иван со своей армией с триумфом вернулся в столицу, где победы его генералов уничтожили всякое воспоминание об обвинениях в трусости и нерешительности, которые москвичи еще совсем недавно выдвигали против своего монарха, а его колебания теперь приписывались гуманной и прозорливой политике, так как он, не желая проливать кровь подданных, не хотел вести всю русскую армию на врага, которого, как оказалось на деле, можно победить такими малыми и незначительными силами. Примерно в то же время царь восстановил своего племянника Ивана в отцовском княжестве, хотя и зависимом от Москвы; однако молодой князь умер через несколько лет, оставив троих сыновей: Василия, Федора и Ивана, причем двое старших долго оспаривали обладание княжеством, и на несколько месяцев оно стало несчастной жертвой гибельной и опустошительной междоусобицы. В конце этого периода Федор погиб в бою, сражаясь в Рязани против собственного брата, который, однако, получил столь тяжелую рану, что пережил свою победу лишь на несколько дней и был похоронен вместе с остальными погибшими среди полей в окрестностях города, где на поле страшной битвы еще долго стоял воздвигнутый в память о ней дубовый крест. После смерти обоих претендентов власть в княжестве захватила их мать, но ее права оспорил Иван, младший сын. Он заключил союз с татарами, отправил ее в монастырь и обратился за помощью к Василию II, который тогда царствовал в Москве. Но царь, услышав, что Иван вступил в брак с дочерью крымского хана, с которым он вел войну, приказал арестовать его военачальников и поместить под стражу и, чтобы предотвратить восстание в Рязани, расселил тамошних жителей по поселениям в разных уголках своей империи. В 1521 году, когда казанские татары вторглись на Русь и осадили Москву, Иван в наступившей смуте бежал из заточения в Литву, где умер в безвестности, и его отеческое наследство отныне было включено в обширные владения Московии.

Подобная же участь ожидала и Северское княжество, доставшееся в наследство детям Андрея[248], младшего сына Дмитрия Донского, которое во время войны с Польшей попало в руки Ивана III. Северского князя доставили в цепях в Москву, где он вскоре скончался в своей темнице, и царь на смертном одре завещал его княжество своему второму сыну Юрию, чей преемник Василий Северский впоследствии лишился и княжества, и самой свободы из-за своего вероломства и чрезмерных амбиций. Двое его двоюродных братьев, еще один Василий и Дмитрий, владели замками недалеко от его столицы Новгород-Северского, и он, захватив владения первого, заставил несчастного отправиться в изгнание, а второго ложно обвинил перед царем Василием IV в измене и получил приказ взять его любой ценой и без промедления доставить в Москву. Тогда Северский распорядился подстеречь Димитрия, который был уже не молод, и схватить его в лесу во время охоты. Того отправили в Москву, и его сын, бежав к крымским татарам, просил их помощи в спасении отца от рук московитов, и, чтобы они охотнее помогли ему, он отрекся от своей веры и перешел в мусульманство. Но, к несчастью, им овладела непреодолимая и безнадежная страсть к молодой татарке из Бахчисарая, и при попытке вывести ее под покровом ночи из гарема отца, который отказался с ним говорить, их обоих застрелил стражник у ворот сурового старика. Узнав о бегстве молодого князя к его врагам, царь велел поместить Дмитрия под еще более строгий надзор; но в 1519 году, когда страдалец узнал о безвременной кончине сына, им овладело такое горе и отчаяние, что он отказался от всякой пищи и умер через несколько дней. Однако вскоре после гибели злосчастной жертвы Северского последовал и его собственный крах: перед царем Василием его обвинили в том, что он приписал Дмитрию измену для того, чтобы скрыть собственные мятежные козни, которые тот мог бы раскрыть, и во время долгого и безнадежного заточения, окончившегося лишь с его смертью, он доказал, как опасно и ненадежно полагаться на благосклонность подозрительного и деспотичного тирана и как неустойчив любой союз, если в нем нет ни капли верности и правды. Он отказался прибыть в Москву по первому вызову, пока ему не предоставят охранную грамоту, гарантирующую ему полную безопасность и скрепленную торжественной клятвой государя и митрополита; ему сразу же прислали желаемую грамоту, и он, забыв об осторожности, доверился слову монарха, чье вероломство и неискренность могли сравниться с его собственными. В то время ходили слухи о нескольких перехваченных письмах от него польскому королю, в которых он выражал желание перейти на сторону Польши; однако представляется более вероятным, что поскольку Новгород-Северское княжество было тогда единственным независимым от Москвы, где еще оставались укрепленные города и замки, то Василий сам распространил эту выдумку, чтобы иметь благовидный предлог для захвата его владений. Когда Северский, положившись на гарантию безопасности, полученную от царя, собирался уже войти в столицу, некий юродивый взял метлу и стал мести улицу, а когда его спросили, что это он делает, он воскликнул: «Держава государя еще не совсем очищена, но теперь настает пора вымести из нее всякую нечисть».