Повелитель императоров - Гай Гэвриэл Кей

Он считает, что сумеет справиться даже с этой неожиданностью, какой бы она ни оказалась. Ему нечем защищаться, если не считать простого довольно тупого кинжала у пояса, который он использует, чтобы вскрывать печати на посланиях. Это не оружие. И он не воин.

Он совершенно уверен, что знает, кто явился в туннель, и быстро выстраивает свои мысли (они и есть оружие), пока идет назад по туннелю, проходит поворот и видит, на краткий миг испытав мелочное удовлетворение, изумленные лица тех, кто шел вслед за ним. Они останавливаются.

Их четверо. Два солдата в шлемах, чтобы их не узнали, но он их знает — это те двое, что охраняли вход. Еще один человек, закутанный в плащ, — как все эти тайные убийцы, даже если их никто не видит, — и еще кто-то выходит вперед, не прячась, нетерпеливо, почти сияя от угаданного Валерием страстного желания. Он не видит того, кого опасался увидеть — и очень сильно.

Это приносит некоторое облегчение, хотя он, возможно, находится среди тех, кто ждет на другом конце коридора. Гнев и печаль.

— Не терпится встретить конец? — спрашивает высокая женщина, останавливаясь перед ним. Ее удивление было коротким, она быстро овладела собой. Ее глаза мечут голубое пламя, как глаза призрака. Она одета в красную тунику с золотым поясом, волосы схвачены черной сеткой. Золото волос сверкает сквозь нее при свете факелов.

Валерий улыбается:

— Не так сильно, как тебе, смею заметить. Зачем ты это делаешь, Стилиана?

Она моргает, искренне изумленная. Она была еще ребенком, когда все это случилось. Он всегда об этом помнил и этим руководствовался, гораздо в большей степени, чем Алиана.

Он думает о жене. В своем сердце, в чистой тишине сердца, он сейчас говорит и с ней, где бы она ни находилась под солнцем на небе. Она всегда убеждала его, что он ошибся, когда приблизил эту женщину ко двору и даже когда позволил ей остаться в живых. Дочь своего отца. Флавия. Император Сарантия молча говорит танцовщице, на которой он женился, что она была права, а он ошибался, и знает, что она его услышит, очень скоро, даже если его мысли не долетят, не смогут долететь сквозь стены и пространство туда, где она находится.

— Зачем я это делаю? А для чего еще я живу? — отвечает дочь Флавия Далейна.

— Чтобы прожить собственную жизнь, — резко отвечает он. Философ древней академии, отчитывающий ученика. (Он сам закрыл академию. Жаль, но патриарх требовал, чтобы он это сделал. Слишком много язычников.) — Своей собственной жизнью, со своими ее дарами, которыми ты располагаешь и которые ты получила. Очень просто, Стилиана. — Он смотрит мимо нее, когда в ее глазах вспыхивает ярость. Намеренно игнорирует ее. Обращается к двум солдатам: — Вы понимаете, что вас здесь убьют?

— Я их предупредила, что ты так скажешь, — говорит Стилиана.

— А ты им сказала, что это правда?

Она умна, и ей знакома такая огромная ненависть. Ярость человека, который выжил? Он считал — ставил на то, что ум может победить, в конце концов, он искренне нуждался в ней, выделил ей место. Алиана предостерегала, что он ошибается, обвиняла его в том, что он пытается слишком многое контролировать. Известный всем недостаток.

«Она все еще так молода», — думает император, снова глядя на высокую женщину, которая пришла, чтобы убить его здесь, под все еще холодной весенней землей. Ему не хочется умирать.

— Я им сказала то, что было — и остается — очевидной истиной: новому двору на высокие должности потребуются Бдительные, доказавшие свою верность.

— Нарушившие клятву и предавшие своего императора? Ты надеешься, что обученные солдаты в это поверят?

— Они здесь, с нами.

— И вы их убьете. Что говорит убийство о…

— Да, — наконец заговорил человек в плаще, все еще не поднимая капюшон с лица, голосом, низким от волнения. — В самом деле. Что говорит убийство? Даже много лет спустя?

Он не снял капюшон. Это не имеет значения. Валерий качает головой.

— Тетрий Далейн, тебе запрещено появляться в Городе, и ты это знаешь. Стражники, арестуйте этого человека. Он изгнан из Сарантия как предатель. — Голос его полон энергии; им всем знаком этот его повелительный тон.

Конечно, именно Стилиана разрушает эффект своим смехом. «Мне очень жаль, — думает император. — Любовь моя, ты никогда не узнаешь, как мне жаль».

Они слышат звук приближающихся с другого конца шагов. Он оборачивается, снова охваченный страхом. В сердце боль, предчувствие.

Потом видит, кто подошел — и кто не подошел, — и боль ускользает. Для него важно то, что одного человека здесь нет. Странно, наверное, но это действительно очень важно. И страх быстро сменяется другим чувством.

На этот раз именно император Сарантия, окруженный врагами и так далеко от поверхности земли и теплого света бога, как далеко его собственное детство, громко смеется.

— Кровь Джада, ты еще больше растолстел, Лисипп! — восклицает он. — Я готов был держать пари, что это невозможно. Тебе пока рано возвращаться в Сарантий. Я намеревался вызвать тебя после того, как флот поднимет паруса.

— Что? Даже сейчас ты играешь в игры? О, перестань умничать, Петр, — отвечает толстый зеленоглазый человек, который раньше был начальником налогового управления, потом его отправили в ссылку, больше двух лет назад, после мятежа, закончившегося большой кровью.

Истории, думает император. У нас у всех свои истории, и они нас не оставляют. Только несколько мужчин и женщин на свете называют его именем, данным при рождении. Этот массивный человек, окруженный знакомым, слишком приторным ароматом духов, с мясистым лицом, круглым, как луна, — один из них. За ним маячит еще одна фигура, почти скрытая расплывшимся туловищем Лисиппа, однако это не тот, кого он боится увидеть, потому что он тоже в капюшоне.

Леонт не надел бы капюшона.

— Ты мне не веришь? — спрашивает император у обширной потной туши Кализийца. Он искренне возмущен, ему нет нужды притворяться. Теперь он совсем повернулся спиной к женщине, ее закутанному в плащ трусливому брату и двум предателям-стражникам. Они его не зарежут. Он в этом уверен. Стилиана хочет устроить спектакль, церемонию, не просто убийство. Искупление длиной в целую жизнь? Для истории. Но в этом танце еще есть другие па. Его танцовщица где-то в другом месте, наверху, на свету.

Они не позволят ей остаться в живых.

Ради этого, как и ради всего остального, он будет продолжать свои попытки здесь, под землей, прощупывать почву, быстрый и хитроумный, как лосось, которого почитают как божество на севере, среди язычников, какими некогда были и люди его страны, перед тем как к ним пришел Джад. И Геладикос, его сын, который упал.

— Поверить, что ты собирался позвать меня обратно? — Лисипп качает головой, щеки его трясутся. Голос его остался необычным, запоминающимся. Этого человека, повстречав один раз, невозможно забыть. Вкусы его порочны, отвратительны, но ни один человек никогда не распоряжался финансами империи так честно и умело. Парадокс, так до конца и непонятый. — Неужели даже сейчас ты считаешь всех остальных глупцами?