Употребитель - Алма Катсу

— Я решил спасти ее жизнь. Я решил поступить с ней, как с остальными. Я сказал ей, что ее долгим страданиям пришел конец. Она должна была начать новую жизнь со мной, она должна была остаться со мной навсегда.

Опиум сделал свое дело. Адер уснул. Мы с Джонатаном на цыпочках ушли из гостиной. Он взял меня за руку:

— Боже милостивый, Ланни! Как мне понять этот рассказ? Прошу тебя, скажи мне, что это вымысел, плод воображения. Наверняка он сгустил краски…

— Это действительно странно… он сказал, что спас ей жизнь, «как остальным». Но, судя по тому, что мы только что услышали, она не такая, как остальные.

— То есть?

— Он рассказывал мне о том, как к нему попали остальные. Алехандро, Тильда и Донателло. Они совершали ужасные поступки до встречи с Адером. — Мы быстро скользнули за дверь комнаты Джонатана, которая находилась рядом со спальней Адера, но была скромнее размерами. Правда, здесь имелась просторная гардеробная и окно с видом на сад. А еще в комнате была дверь, через которую можно было попасть в опочивальню Адера. — Думаю, он их именно поэтому выбирал — потому, что они способны на гадкие поступки. Думаю, в своих спутниках он ищет именно этого. Это должны быть падшие люди.

Мы сняли кое-что из одежды и улеглись на кровать. Джонатан обнял меня так, словно хотел защитить. Опиум подействовал и на нас, меня клонило в сон.

— Не укладывается в голове, — сонно проговорил Джонатан. — Почему же он тебя выбрал? Ты за всю жизнь никого не обидела.

Если я собиралась когда-нибудь рассказать ему о Софии и о том, как я довела ее до самоубийства, то сейчас было самое время сделать это. Я даже вдохнула поглубже, готовясь к откровениям, но… не смогла. Джонатан считал меня настолько невинной, что не понимал, как я могу тут находиться. Он считал меня не способной творить зло, и мне не хотелось его разочаровывать.

Возможно, что-то крылось и в молчании Джонатана о том, почему Адер выбрал его, что увидел в нем. Наверное, Джонатан достаточно хорошо знал себя и понимал, что внутри его скрыто нечто темное, заслуживающее наказания. Может быть, и я это знала. Мы оба были по-своему падшими, и нас избрали для заслуженного наказания.

— Я собирался тебе сказать, — пробормотал Джонатан с закрытыми глазами. — Скоро я отправлюсь в поездку с Адером. Он сказал, что хочет отвезти меня куда-то… Но я забыл, куда. Может быть, в Филадельфию… хотя после этого рассказа я уж даже и не знаю, хочется ли мне оставаться с ним наедине…

Я крепче обвила себя рукой Джонатана и вдруг заметила что-то темное на предплечье под тонкой тканью его сорочки. Что-то до боли знакомое было в этих черных точках. Я быстро закатала рукав и увидела тонкие черные линии.

— Откуда у тебя это? — спросила я встревоженно и села. — Это сделала Тильда? Чернилами и иголкой?

Джонатан с трудом разжал веки:

— Да, да… Вчера вечером, когда мы выпивали…

Я внимательно рассмотрела татуировку; это был не геральдический щит. На руке Джонатана были изображены две сферы с длинными горящими хвостами, которые пересекались, словно два скрещенных пальца. Мою руку украшала другая татуировка, но такую я тоже видела — на спине Адера.

— Рисунок точно такой же, как у Адера, — выдавила я.

— Да, я знаю… Он настоял, чтобы Тильда мне это нарисовала. Это означает, что мы с ним братья… В общем, чепуха какая-то… Я согласился, только чтобы он отстал…

Прикоснувшись кончиком пальца к татуировке, я ощутила холодную рябь. То, что Адер наградил Джонатана этим знаком, что-то означало, но что — пока я не понимала. Мне хотелось уговорить Джонатана не ездить с Адером, отказаться… но я понимала, каков будет неизбежный итог такого глупого поведения. Поэтому я промолчала и еще долго лежала без сна, слушая ровное и мирное дыхание Джонатана. Я никак не могла избавиться от дурного предчувствия и догадывалась, что вскоре нам предстоит разлука.

Квебек-Сити

Наши дни

Люк просыпается от тихого плача. Как обычно, очнувшись от сна, он не понимает, где находится. Первая мысль у него такая: он проспал и опоздает на дежурство в больницу. Только чуть не сбросив с тумбочки будильник, хотя тот и не думал звонить, Люк понимает, что он в отеле, что с ним в номере еще один человек и этот человек плачет.

Дверь ванной закрыта. Люк тактично стучит. Ответа нет. Он распахивает дверь. Ланни сидит в ванне одетая, поджав коленки к подбородку. Она оглядывается, смотрит на Люка, и он видит, что от слез с ресниц Ланни потекла тушь. От нижних век вниз тянутся короткие черные дорожки, и она похожа на страшноватого клоуна из фильма ужасов.

— Эй, ты как? — спрашивает Люк и протягивает ей руку. — Ты что тут делаешь?

Ланни послушно вылезает из ванны:

— Я не хотела тебя будить.

— А я здесь как раз для того, чтобы меня будили.

Люк ведет Ланни к кровати. Она ложится и сворачивается около него калачиком, как ребенок, и произносит в промежутках между рыданиями:

— Прости… Я только сейчас начинаю понимать…

— Что его нет, — заканчивает за нее начатую фразу Люк, чтобы она могла продолжать плакать. Он понимает ее. До сих пор она была сосредоточена на том, чтобы убежать, скрыться, чтобы ее не поймали. Но теперь ясно, что погони нет, и адреналин мало-помалу растворился; и она вспоминает, как оказалась здесь, и чувствует, что теперь придется смириться с реальностью: человека, который был самым важным в ее жизни, больше нет. Он — ее любимый, и она больше никогда его не увидит.

Люк вспоминает, сколько раз в своей жизни он проходил мимо плачущих людей в коридорах и холлах больницы. Это были люди, которым только что сообщили плохие новости. Женщина, закрывшая лицо руками, и стоящий рядом с ней онемевший от горя мужчина. Мог ли Люк сосчитать, сколько раз выходил из операционной, снимал маску и перчатки и, качая головой, подходил к женщине, с каменным лицом ожидавшей хороших новостей о своем супруге. Он научился выстраивать стену между собой, пациентами и их ближайшими родственниками; нельзя было погружаться в их боль, брать ее на себя. Ты мог склонить голову, разделить их печаль, но только на миг. Если бы ты попытался всерьез делить с ними горе, ты бы и года не протянул в больнице.

А эта хрупкая женщина дрожит в его объятиях, и ее горе бесконечно; в ее плаче такая тоска, что от нее мир может разорваться пополам. Она еще долго будет падать в бездну своего горя, и никто не сможет остановить ее падение. «Наверное, — думает Люк, — есть какая-то формула угасания боли. Может быть, эта формула связана с тем, как долго ты знал покойного». Он повидал на своем веку умерших вдов, которые были замужем пятьдесят лет. Они лежали в гробу с улыбками на лицах, потому что верили, что вот-вот воссоединятся с любимыми мужьями. Но, конечно, для Ланни утешения не было. Долго ли она будет привыкать к ежедневной боли, вызванной отсутствием Джонатана? А как долго ей придется прожить, прежде чем она смирится с мыслью о том, что именно она убила его? Люди сходили с ума и по более банальным причинам. Пережить такое вряд ли возможно.