Гротески - Ганс Гейнц Эверс

напрасными! Надеюсь, что сегодня утром твой муж ничего не заметил; Ханс ушел только в семь часов, и при этом дверь на лестницу ужасно заскрипела!

Когда я уеду, Клара, не думай обо мне плохо. Ты так верно помогала мне, и ты же так часто бранила меня! В самом деле, я была бесконечно легкомысленна и променяла свою юность и девичество на короткое счастье нескольких недель! Но я любила так безмерно, так невыразимо, не сердись на меня, милая!

До завтрашнего вечера,

твоя Паломита.

P. S. Если увидишь Ханса, поцелуй его милые глаза!»

– Она очень любила тебя! – произнес мой друг.

Не помню, что ответил ему…

Бывай, Лили!

Приложение

О, мой родимый хаос!

[Об Э. А. По][80]

Густаву Майринку – опьяненному художнику, мечтателю, верящему во сны как единственно реальные, – как делал По, как делает тот, кто написал это, – посвящается все здесь написанное.

Альгамбра

Апрель 1905

Легко ступая по серым камням, по старой тропе, которой я так часто ходил, всхожу к священной роще Альгамбры. Врата из гранатового камня широко распахнуты моей тоске, за ними я убегаю от хода времен – так легкодоступен край грез. Там шумят вязы, болтают родники, из лавровых кустов несутся трели сотен соловьев. Там я и буду предаваться думам о моем поэтическом кумире.

* * *

Господа, никто вас к этому не обязывает, в самом деле!

Нет нужды искать и прочитывать какую-либо книгу о художнике, которого любите. Одно лишь разочарование найдете вы – ибо как может раболепная обезьяна рассказывать о Боге? Необходима осторожность в выборе такой литературы…

А поступите вот как:

Вам по душе Фирдоуси? Гёте писал о нем. Вы не знакомы с Гёте? Что ж, прочитайте все написанное им, прежде чем читать то, что он написал о персидском поэте. Только тогда, порядочно узнав писавшего о вашем любимце, вы сможете решить, так ли хотите прочитать то, что этот автор говорит о нем!

Так вы не испытаете разочарования.

Никогда не читайте того, что Ханц и Кюнц пишут о художнике, которого вы любите. И даже если Ханц и Кюнц – самые яркие звезды, а ваш кумир – совсем маленькая тучка на небосводе – не читайте об этом! Взываю, не читайте этого, покуда точно не узнаете Ханца и Кюнца, пока не узнаете, что они имеют право говорить о вашем кумире.

Я этого совета не послушал! Кровь мою застилают тромбы немецкой, будь проклята она, основательности – ничем их не вывести! Зудят они этаким чувством локтя… Я решил – прежде чем браться писать о кумире, глянь, что другие писали до тебя. Вдруг все уже и без тебя хорошо!

Итак, я много прочел об Эдгаре Аллане По – и теперь я разочарован, жутко и сильно разочарован! Был только один, чья душа могла ухватить отголосок его души.

О да, был только Бодлер!

Бодлер, выдувший искусство из гашишной трубки, – как же мог он не понять того, кто красоту доставал со дна бутылки, кто нырял за ней в моря лауданума?..

* * *

Надобно мне теперь позабыть обо всем, что сказали о По другие. Должен предать я забвению и мерзкого Гризвольда, ведь все, что он писал о По, – это желчь, желчь, ядовитая желчь: «По – пьяница, беспробудный пьяница!» Забуду я и не менее мерзостного Ингрэма, этого дурака, что спасал честь моего кумира, твердя упрямо: «Не пил По, капли не брал в рот!» Прежде чем избавлюсь я от этих недостойных – запишу наскоро сведения, которые почерпнул у них:

«Эдгар Аллан По родился 19 янв. 1809 года в г. Бостоне. Произошел из ирландского рода с богатой генеалогией: есть кельтская, англосаксонская, итальянская ветви. В 1816 году вместе с опекунами переехал в Англию, несколько лет проучился в школе-интернате в Сток-Ньюингтоне, в 1822-м вернулся в Америку, в 1826-м – студент в Ричмонде, затем в Шарлотсвилле. В 1827-м путешествует по Европе, переживая самые разные приключения[81]. В 1830-м – кадет-офицер в Вест-Пойнте, а уже в 1834-м – редактор «Южного литературного вестника». В 1836-м – женился на своей кузине Виргинии Клэмм. Зарабатывал как писатель и жил попеременно в Нью-Йорке, Филадельфии, Ричмонде, Фордхэме, бедствуя. Гризвольд характеризует его как человека глубоко пьющего, Ингрэм – как трезвенника. Умер Эдгар По 7 октября в больнице для неимущих в Балтиморе, будучи сорока лет от роду».

Итак, это были бы самые общие сведения.

Теперь и о них я могу забыть.

Но как же тяжко это сделать, право слово!..

Очень медленно иду по аллее Вязов, вверх к Королевскому замку. Сворачиваю и прорываюсь через могучие врата Башни Закона. Я радуюсь тому, что оберег там, наверху, прогоняет сглаз. Я думаю: благодаря ему предшественники, наваждения посредственности, останутся снаружи. Теперь я наверху – один в знакомых комнатах.

Я, наверное, знаю, куда хочу направиться. Быстро – через Миртовый двор, через зал Колонн, во двор двенадцати львов. Налево, в покои двух сестер и через комнату Аджимов. Теперь я там, в Мирадор-де-Даракса, где жила мать Боабдиля – Айха. Сижу у окна, смотрю на старые кипарисы…

Как же трудно все-таки забыть! Напыщенные павлины гуляют в саду, два английских лицемера, одетые по английской моде – круглые шляпы, черные пиджаки. В зубах короткие курительные трубки, в руках – путеводители.

– Пьяница был этот ваш По! – шипит один.

– Ну уж нет, сущий трезвенник! – фыркает другой.

Вот бы сбить с них шляпы! Вот бы крикнуть им: «Вон, крысы, вон! Вам кричит тот, кто чувствует художника, которого любит! Он пел на вашем языке – и вы, варвары, ничего о нем не знаете!»…

Но они уже прошли, конечно же, я вновь один…

* * *

Пьяница или трезвенник – вот как англичане судачат о своих поэтах. Они Мильтона морят голодом, у Шекспира крадут всю его жизнь, они ковыряются кривыми пальцами в семейных историях Байрона и Шелли, Россетти и Суинберна, сажают Уайльда в тюрьму и перемывают кости