Серп демонов и молот ведьм - Владимир Шибаев

– Ну, – согласился мачо.

Кое-как обтершись о забор кого-то из пейзан и телевизионную тележку, литератор поплелся на торжище. Там как раз, споря и глуша вражеские голоса друг друга, управляемые пожарным и Гришей, зазвучали два хора: объединенный хор помощников-пионеров пожарных и капелла заслуженных девушек, злачных сестер-хозяек спальных притонов. Мазилы из «Воньзавода» еще подпустили шума – выхватывали по одной из заранее припасенной клети собранных по помойкам кошек, прилаживали к их хвостам запальные петарды и пускали на пожарных. Те в инстинкте отрывались от духовых. В общем, воцарилась анархия.

И тут над деревушкой поплыл печальный и тонкий, как вой ребенка, колокольный звук. Орущие оркестры захлебнулись, хрюкнули пару раз и опали.

* * *

Литератор Н. молча стоял в группе пялящихся людей и смотрел вверх. Заохали бабки, побросав свои расстеленные на траве базарчики, рванул праздничные меха гармоники на время потерявший рассудок мужик и тут же утих, тяжко сел на траву. По короткой дороге от крайнего Парфенова дома стали подтягиваться зеваки и веселящиеся. Наверху, возле полуобломанной колоколенки, прикрепленное кое-как на деревянных рамах, сбитых из комлей, трепыхалось на ветру полотнище, собранное из двух простыней. На нем, как на экране, крупно начертанные черной краской, висели и шевелились не в унисон буквы, складывающиеся в призыв:

НИКТО НЕ ХОДИТЕ В «РАЙ». ОПАСНО ОЧЕНЬ.

И рядом с последней буквицей красовался пиратский череп, на ветру неудобно грызущий скрещенные кости.

– Господи, Епитимий, – перекрестилась бабка. Заохали и другие.

– Как забрался. Святой баламут. Людей сбивает. Он барабанит-то в колоколец? Откуда взял? Туда не втянешь. А вот у его лесня откинутая. Смятану теперь не возьмут, приезжих чего ждать – только дачников в лету… Человек он гожий и близкий с небом, зря трезвонить и будить птиц не будет.

– Ей, – крикнули. – Ей, Епитимий. Слазь, святой человек. Расшибесся. Там неудобство, оскользнешься, враз слазь… Чего трезвонишь?

Попы сами, чай, знают, когда служить. Вон гордый человек. А до чего тихий всегда. С ума съехал, от энтих крикунов-плясунов, мы и сами… еле брешем, от криковни. Жердинами бы еще подрались. Ей, Епитимий. Чего на рай обозлился. Слазь!

А тот продолжал долбить и долбить в небольшой колокол, который незнамо как поднял, водрузил и укрепил. Неспешно подтянулись руководящие группки от «своих» и «не ваших» порознь, а потом заслали друг к другу парламентеров. Праздник и состязание оказались под ударом звучащего сверху и бухающего не в такт оркестранта. Иванов-Петров и Гаврилл перешептывались со специалистами по физике волн звуков и редкоземельных явлений Скатецким, мачо Моргатым, пожарником и военкомом. Пожарник, ругаемый соратниками в хвост и в гриву, разводил руки и отбивался: не пройдет сюда, мол, никакая пожарка с никакой выдвижной конструкцией, та одна на область, и та… временно на одном стройобъекте с прикрепленным стройбатом…

С другой стороны и лондонский поляк, Скирый и держащий под уздцы дрожащего жеребца Акынка, а также стоящий несколько в сторонке Гриша пихали пальцы в небо и переругивались. Подъехала на шарабане и от души развлекающаяся Лизавета и временно выпрягла упарившегося рикшу Гуталина, который стал поправлять до дыр стершиеся плавки и сбившийся хитон.

– Слезай, Епитимий, – крикнул Иванов-Петров, скаля веселые зубы. – Тебе батюшка отпущение выдаст… – И добавил чуть тише: – И я сто плетей. Слезай, горлопан. А то завернем тебя в твой плакат и отправим малой скоростью на опознание. В лавровом венке.

– Что это такое говорит этот. Зачем грозится простому человеку. Чего… не шумит сильно. Играет и играет, все селу веселей. Зачем карой пужать, – зашумели в деревенской толпе.

– Эй, отец Епитимий, – лужено рыкнул иерарх Гаврилл, – покинь неположенный сану верх. Неосвященную высотку сию. Грех и срам. Спускай свои грехи сюда, к божьим людям. Не велел пока тебе Господь выходить в поле с костьми и изрекать слова. Сами мы знаем. Сказано: что это у тебя дверь отверста на небо и голос, как звук трубы. Взойди сюда, к нам, и покажу тебе, как быть. Слазь.

Вдруг послышался сверху слабый голос Епитимия, разнесшийся, правда, с высоты далеко:

– Сказано: и судимы будут мертвые по написанному в книгах, сообразно делам их. И тогда отдаст море мертвых бывших в нем. Я под подпиской… Не ходите в «рай». Опасно и смертельно.

– Сумасшедший, – тихо сказал Гаврилл. – Еретик. Рушит веру.

– Секстант, – согласился депутат. – Дергает народ. Адвентис или из хлыстов. Богоборец.

– Иудей продажный, – зыкнул стоящий поодаль Дудушко.

– Всю малину обосрет, – нервно облизнувшись и отпуская поводья ослины Погаса, зыкнул Моргатый мачо. – Ну это мы его сейчас снимем. Эй, пожарник!

Также и люди из «не ваших» согласно решили, что звон и святые речи, слышные и снизу и сверху, разрушают их перформанс.

– То ешто некатолични глупи звон, – припечатал лондонец. – Не собразни тройцу и швятих обрядовст паньских папств.

– Путает программу, – согласился Мафусаил. – Дурит честных доверчивых девушек, срывает караоке. А у нас через полчаса – сколько сейчас? Полдвенадцатого? – у нас через полчаса первый пробный впуск в оазис инсталляций и концентратор рая.

– Этот святоша, – поднял красные от бешенства глаза отвергнутый спонсорами АКЫН-ХУ, – этот затычка в рае… Мы ее сейчас вынем.

Подталкиваемый в спину Моргатым и Акыном главный районный пожарный, довольно пузатенький гражданин, уже лет двадцать как не нюхавший огнетушителей, отбрехиваясь, потащился к опрокинутой лестнице, кляня мудозвона и крича, что сейчас кликнет своих ребят-пионеров. Кое-как, с натугой, используя в тягловую силу пьяненького гармониста, мощный торс Гуталина и кого-то из публики, сбитую, а потом и сброшенную Епитимием длинную лестницу установили. Пожарный неумеха, придерживаемый за лестницу доброхотами, полез. Но из толпы вдруг выпрыгнул несмышленыш-паренек, местный слюнтяй и недоумок Венька, подобрался в суете под лестницу и боданул плечами и башкой. Лестница закосилась, задрожала и скривилась набок, а неловкий брандмейстер метров с трех улетел в траву, да так и остался там, ворочаясь, охая и потирая все известные места. Ох, хитры и опытны наши пожарные волки! А мальчугана кое-как оттащили и отдали бабкам.

Иванов-Петров и лондонский эмиссар одновременно воззрились на циферблаты. Те торопливо подгибались к часу открытия святых врат.

– А ну давай! – велел Мафусаил Акыну.

– Я! – взъерепенился мистик одноклеточных мест и пепелищ. – А Акын не ху? Поищи себе птичку помельче, без клюва.

– Надо, – сказал Гришка. – Сделаем обрезание дотаций. Вынем со сметы. Будешь бурлаков баламутить.

ХУ сник и поплелся осматривать штурмовую лесенку. Так же влип и Моргатый, погнанный Ивановым-Петровым на заклание, как мерин головой в новые ворота.

– Лети, голубь сизорылый, спасай паству, – напутствовал Гаврилл.