Игра - Эль Кеннеди

Секунду помедлив, я успокаивающе касаюсь его руки.

Сначала он щурится, но потом выражение его лица смягчается.

– Ты правда ее любишь, – резко говорит он.

– Да.

Мы оба снова переключаем внимание на Деми. Время перестает существовать. Оно заледенело, как воздух. Заледенело, как земля под нашими ногами. Заледенело, как страх в моем сердце. Проходят минуты, а может быть, и часы. Дни. Я не знаю.

Я только знаю, что не могу спокойно дышать, пока Деми наконец не берет Ти-Джея за руку и не помогает ему спуститься с карниза.

Деми

Я в шоке. Все мое тело стало ледяным и теперь дрожит, как лист на ветру. Я моргаю и сфокусирована, но ничего не вижу. У меня не пропал слух, но я не воспринимаю никаких звуков. Когда я выхожу из дверей Бристол-Хауса и замечаю Хантера и отца, стоящих в стороне, то думаю, что они ненастоящие. Плод моего воображения, галлюцинация от шока. Поэтому продолжаю идти, обняв рукой Ти-Джея.

– Деми.

Я останавливаюсь. Потому что звук был настоящий. Звук был похож на моего отца. Но к нам подходят копы, отвлекая меня от папы. Ти-Джей выглядит таким же шокированным, как и я, и в его глазах нарастает паника, когда один из полицейских пытается отвести его к карете скорой помощи.

– Мне не надо в больницу, – возражает он. – Деми.

– Надо, – тихо говорю я, крепко его сжимая. – Тебе надо поговорить с кем-то о том, что произошло.

– Я поговорил с тобой.

Да, но я сделала все, что в моих силах. С тем фактом, что он всерьез спланировал самоубийство и предпринял действия, чтобы попытаться его совершить, я уже не способна что-то сделать. К тому же ему так и так придется ехать в больницу. Они поместят его в психиатрическое отделение и будут держать под наблюдением семьдесят два часа, чтобы убедиться, что он больше не нанесет вреда себе или другим. – Я приду к тебе, как только смогу, – заверяю я его. – Обещаю.

В ответ я получаю слабый кивок. В полном оцепенении он идет за копами к медикам.

Я поворачиваюсь, и в мгновение ока меня всю обхватывают папины огромные руки. Мне и так было тяжело дышать. А теперь я уже задыхаюсь.

– Папа, пожалуйста, – отчаянно хриплю я. – Я не могу дышать.

Он с огромной неохотой ставит меня на ноги и отпускает. Я моргаю, и меня уже опять обнимают – не так жестоко, как до этого, но так же эмоционально.

– Ты не представляешь, как сильно мы переживали, – хрипло говорит Хантер.

Папа издает гортанный звук, мрачно кивая в знак согласия.

– Я не понимаю, – медленно говорю я. – Почему ты здесь?

– Кто-то сфоткал тебя на крыше, и куча людей пишет об этом в «Твиттере», – объясняет Хантер.

– Нет, не ты. – Я смотрю на отца. – Почему ты здесь? Почему ты не в Бостоне?

– Я приехал, чтобы…

Он замолкает, и Хантер заканчивает за него:

– Чтобы увидеться с тобой.

Папа криво улыбается.

– Нет, парень, мне не надо, чтобы ты прикрывал мою задницу. – Он пожимает плечами. – Я приехал, чтобы сказать ему перестать с тобой видеться.

– Папа. – У меня падает челюсть.

– Я знаю, солнышко. Прости. Просто я… – Он проводит рукой по лысой голове. – Ты моя малышка. Тебе только что разбили сердце, и я не хотел, чтобы это случилось снова. Нико ранил тебя, а потом я увидел, с кем ты начала встречаться сразу после него. – Он показывает головой на Хантера. – С богатеньким мальчиком, преуспевающим спортсменом. По моему опыту, такие ни одной юбки не пропустят. Поэтому мне показалось, что это рецепт для еще одного разбитого сердца, – ворчит он, – и я не хотел, чтобы это с тобой произошло.

– Уверена, что у тебя были самые лучшие намерения, но Хантер не такой. И, как я уже тебе говорила, мы теперь вместе, и тебе просто придется с этим смириться. Ты можешь либо создать из этого кучу проблем, либо принять его как моего нового парня. И да, он богатенький хоккеист, но… гребаный мой бог!

– Деми, язык.

Я расстроенно перевожу взгляд на Хантера и впервые за пять минут понимаю, что на нем нижняя часть хоккейной экипировки.

– Что ты тут делаешь? Сколько сейчас времени? – Я вытаскиваю из кармана телефон. – Восемь тридцать! У тебя в восемь началась игра!

– Да, я знаю.

Его равнодушное пожатие плечами вызывает во мне еще одну волну паники.

– Тогда почему ты не на игре? Какого хрена ты тут делаешь?

– Язык.

– Папа, честное слово!

У Хантера дергаются губы, когда он тянется к моей руке.

– Детка. Ты правда думаешь, что я бы просто надел форму и вышел на лед, пока ты стоишь в ста метрах над землей…

– В пятнадцати метрах…

– …в тысяче метров над землей с чуваком, который грозится спрыгнуть? Во-первых, сразу видно, какого ты обо мне мнения. Во-вторых… во-вторых, ничего, ладно? Одного и так уже достаточно. Охренеть, Деми.

– Язык, – ворчит папа.

Хантер выдавливает смущенную улыбку.

– Простите, сэр.

– Тебе надо вернуться на арену, – требую я. – Мы должны вернуть его на арену. – Я несусь мимо них. – Где твоя машина, папа?

Он ведет нас к своему серебряному БМВ, и я с удивлением вижу, что двигатель еще заведен, дверцы со стороны водителя и пассажира распахнуты, а бампер выходит на дорогу. Ого. По всей видимости, они очень сильно волновались.

Папа садится за руль рядом с Хантером, а я усаживаюсь сзади посередине.

– Поверить не могу, что ты сейчас не на льду, – в ужасе говорю я.

– Для меня ты важнее хоккея, – просто говорит он, и будь я проклята, если от этого у меня не теплеет в сердце. – Вбей уже это в свою упрямую голову.

Я наклоняюсь вперед и беру его за руку. Он крепко ее сжимает, и я знаю, что он чувствует, какие ледяные у меня пальцы.

– Ты не представляешь, как я испугался, – жестко говорит он.

– Не так сильно, как я, – признаюсь я.

Папа резко на меня смотрит.

– Ты уверена, что не хочешь поехать в больницу, чтобы тебя осмотрели?

– Я в порядке. Просто в шоке. – Я сильно кусаю нижнюю губу. – Я так боялась, что он это сделает. Вы не представляете.

Перед нами предстает хоккейный стадион Брайара. Папа проезжает по парковке и останавливается прямо перед входом. К моему ужасу, Хантер не выскакивает из машины.

Вместо этого он поворачивается ко мне.

– Я знал, что ты сможешь ему помочь.

– Смогу помочь? – От боли у меня сжимается горло. – Я даже не видела, что ему нужна помощь, Хантер. Как я пропустила все знаки? И каким мозгоправом я буду, если даже не могу увидеть тревожные звоночки у собственных друзей?