Нестор-летописец - Наталья Иртенина

Навстречу воеводе выехал со своего двора белозерский посадник Добронег. Его сопровождали два десятка кметей, до зубов вооруженных.

— Плохие вести, боярин, — объявил посадник после приветствия. — Пришли волхвы из Ярославля, а с ними до трех сотен оружных смердов. Волховники подняли их на мятеж. Они шли по погостам, убивали и разоряли дворы. Два повоза с данью пограблены.

— Отчего случился мятеж? — поднял бровь воевода.

— Голодно людям, вот и верят волхвам. А те рады обманывать.

— Где теперь они?

— Ушли к капищу в лес. Тебе и твоей дружине нужен отдых, боярин. На княжьем дворе все готово для вас. Я велел закрыть город, никто из мятежников впредь не проникнет сюда.

— Добро, — молвил воевода.

Последний раз в Белоозере видели князя лет полста назад — заходил сюда мимоездом великий каган Ярослав. При нем и поставили княж двор. С тех пор там сидел огнищанин и правил хозяйство: следил за посельскими тиунами, чтоб не воровали, считал гривны и скот, пил мед и соседски бранился с посадником. А князя не чаял увидеть.

Теперешнего огнищанина звали Буней. Зимним наездам княжьих даньщиков он бывал и рад и не рад. С одной стороны, это вести из Киева и Чернигова, пиры и ловы, буйное веселье дружины посреди глухой белозерской скуки. С другой, голова кругом от хлопот после здешней медвежьей спячки: княжья дружина на дворе — вовсе не подарок. Сотня кметей за седмицу съедает столько, сколько белозерские смерды дают князю в четверть года. Холопки потом ходят брюхатые, прячут лукавые глаза. И не только на княжьем дворе, не только среди челяди — по всему граду приплод считают. Словом, от убытков и прибытков еще долго приходится чесать в голове.

Буня хотя и прозывался боярином, перед воеводой мельтешил как младший отрок в дружине — туда побежит, это принесет, то подаст. В глаза смотрел, каждое слово ловил. Боялся недовольства. Но и хитер был. Янь Вышатич опомнится не успел, как очутился в бане, где холопы так отхлестали вениками, что чуть дышал. После столь же стремительно оказался за столом, с чашей, полной забористого меду. От того меду, и не с одной чаши, голова у воеводы быстро потеряла тягу к думам, а ноги — способность крепко стоять.

Поманив пальцем огнищанина, Янь Вышатич не вдруг припомнил, о чем хотел спросить.

— Ты вот что… ты мне…

Буня тут же предложил пойти почивать. В изложне, мол, уже и девка ждет. Воевода, осерчав, стукнул кулаком по столу.

— Пшел прочь… Стой! Поведай про волховников… что натворили тут.

Буня поведал. Пришли волхвы ранним утром, в град проникли с полусотней смердов, прочие остались в лесу у Велесова капища. Быстро обморочили белозерский люд, спросили про нарочитых женок. Они-де прячут обилье, потому и голод стоит в краю. Градские люди привели для испытания нескольких — женок, сестер, матерей. Волхвы всех испытали колдовством и всех нашли виновными. Зарезали баб на месте.

— Почему дали убить? — воевода опять стукнул кулаком.

— Больше не дали, — выкатив глаза, сказал Буня.

Белоозеро крестилось еще при князе Ярославе и волхвам верило с серединки на половинку. Увидев, чем обернулось дело, горожане позвали посадника. Волхвы тем временем пригрозили им карой богов и ушли в лес.

— Дальше пойдут по погостам, — предположил огнищанин.

— Чьи смерды оные волхвы? — спросил воевода.

— Ярославские, князя нашего, Святослава Ярославича. И толпа, что с ними, тамошняя.

— Где, говоришь, капище стоит?

Янь Вышатич, приложив усилие, поднялся с лавки.

— Против истечения Шексны из озера, сажен триста от того. Тебе бы теперь на ложе, боярин. Устамши да с пития…

— Уйди, — поморщился воевода. — Собери мою дружину во дворе.

— И дружина с устатку да разомлевши, — заверил Буня.

— Собирай! — Воевода пошатнулся. — Хоть десяток наскреби.

— Не наскребу, — упрямился огнищанин. — Половина в бане, другая в питии. В лесу темно.

Янь Вышатич сгреб его за рубаху на груди.

— Волхвов покрываешь?!

Быстро утишив гнев, воевода отпустил Буню.

— Забодай тебя скотий бог. Один пойду.

Спустившись во двор, Янь Вышатич потребовал коня. Солнце давно зашло, челядь ходила со светильниками. Буня все же позвал дружинников, чтоб отговорили боярина ехать в лес на ночь глядя. Пока воевода ждал коня, кмети тщетно трудили свои хмельные головы, как убедить его в том, что затея плоха. Всех выручил Душило. Он подошел к боярину, обнял за плечи и душевно молвил:

— Ну куда ты, Янь Вышатич, без оружия собрался? Не ходи. Осрамят тебя там. Завтра с утра пойдем, разгоним всех.

— И верно, — удивился воевода, заметив, что безоружен. — Досадная промашка. Хорошо, что ты сказал мне это, Душило.

— Пойдем-ка, боярин, меду хлебнем. Утро вечера мудренее и на голову здоровее.

Храбр увел воеводу в хоромы. Буня выдохнул, дружинники вдохнули, уминая внутри выпитое и съеденное, чтобы не оплошать перед старым боярином и показать сноровку за столом. Ибо многоопытность в застолье для дружинника не менее важна, чем ловкое владение оружием и приемами боя.

Сколько ни упрашивала дружина, воевода был непреклонен. Брал с собой лишь двенадцать отроков, прочим отвечал:

— Много чести для смердов, если поведу на них всю дружину.

Подошел поп Тарасий.

— Меня возьми, боярин.

Янь Вышатич посмотрел на него, держа под уздцы коня, и сказал:

— Тебя возьму. Кротость Христову явишь перед смердами, может, сами выдадут волхвов.

К Тарасию приблизился Душило, тихо отвел его в сторону.

— А ну говори — ты чего сегодня такой?

— Какой, Душило?

Храбр внимательно оглядел священника с головы до ног.

— Вдохновенный. Задумал чего?

— Господь с тобой, Душило, ничего я не задумал, — улыбнулся поп.

— Не крути, Тарасий. Я тебя как облупленного знаю.

— Давно ли?

— Недавно. Все равно вижу, что задумал. Лучше скажи. А не то с тобой пойду. Воевода меня не остановит.

— Вот тебе святой животворящий крест, ничего я не задумал, Душило.

Тарасий торжественно осенил себя крестным знамением.

— Да? — все еще сомневался храбр. — Ну ладно. Гавше велю за тобой присмотреть. Хоть он и куролес.

— Не куролес, а Кирие элейсон, — поправил Тарасий. — По-славянски — Господи, помилуй.

— А я что говорю? Я про то и говорю.

Посадник Добронег прислал в проводники воеводе своего отрока. Всего набралось пятнадцать человек в отряде. Выйдя из города, ехали вдоль реки к озеру. Ночью в край нагрянула ростепель. Солнце светило как ошалевшее и грело совсем по-весеннему. Пока прошли две версты, взопрели, поснимали шапки. Проводник, не доезжая до озера, хотел повернуть в лес.