Русский доктор в Америке. История успеха - Владимир Голяховский

Ирину я спрашивал:

— Если меня возьмут в клинику Мэйо, ты согласна переехать туда?

— Куда бы тебя ни взяли, конечно, я поеду за тобой.

Я размечтался:

— Знаешь, это большая честь — работать в той клинике.

— Пусть тебя сначала возьмут.

И я ждал ответов — самое нудное из всех нудных состояний.

Мой друг Уолтер Бессер спрашивал:

— Владимир, разрешил доктор Ризо тебе ассистировать?

— Обещал, — говорил я.

— Ты ведь уже всё сдал?

— Сдал.

— Ну, так чего же ждать? Фрэн, — обращался он к операционной сестре, — Владимир уже сдал все необходимые экзамены.

— Поздравляю, Владимир, — сухо реагировала она.

Уолтер наступал на неё:

— Теперь он может ассистировать.

— Когда принесёт бумагу с разрешением, тогда сможет.

— Ну что ты, Фрэн! — подзадоривал её Уолтер. — Пусть сегодня начинает.

Однако у него ничего не получалось, и я опять становился за его спиной.

Через неделю то же самое:

— Владимир, разрешил тебе, наконец, доктор Ризо ассистировать?

— Пока ещё нет.

— Но когда же?

— Откуда я знаю? — обещал.

С бумажными стаканами кофе в руках хирурги госпиталя часто скапливались в холле операционного блока, возле неготоскопа, рассматривали и обсуждали между операциями рентгеновские снимки своих больных. Там велись интересные дискуссии, и мне хотелось приобщиться к ним. Но я стеснялся: технический персонал туда не заходил. Когда я видел, что доктора Аксельрода там нет, то становился у открытой двери и слушал. Один из старших ортопедов, доктор Джиеттини, низкорослый и толстый весельчак, был громким спорщиком, всегда в хорошем настроении и прост со всеми. Мы с ним симпатизировали друг другу.

Однажды во время очередной дискуссии перед операцией он заметил меня у двери и весело обратился ко мне:

— А ты что думаешь, Владимир?

Немного стесняясь и делая страшные ошибки в английском, я сказал своё мнение.

— Хм, это интересно, — Джиеттини почесал затылок. — Я не подумал об этом. Может, ты и прав. Сейчас на операции увидим. Пошли со мной.

В операционной я, как обычно, завязал халат на его широкой спине и встал сзади. Он оперировал быстро и чётко, мне нравилось наблюдать его стиль, он напоминал мне мой собственный, когда-то…

Сделав разрез, Джиеттини обнаружил как раз то, что я ему подсказал.

— Смотри-ка, Владимир, ты был прав! — громко и с нескрываемым удивлением воскликнул он.

Когда он закончил операцию, я развязал халат на его спине, и он повёл меня в холл обсуждать операцию. Там он бравурно стал рассказывать другим:

— Владимир сегодня подсказал мне интересную идею.

После этого он нередко обсуждал что-нибудь со мной.

У него была богатая практика, и он заведовал отделением департамента в другой больнице, но часто оперировал и у нас. Доктора говорили между собой, что он зарабатывает больше всех.

— О! Джиеттини берёт $75 за первый визит в его офис! — и при этом значительно качали головами (в среднем за визит тогда брали $40–50).

Однажды он спросил меня:

— У тебя есть машина?

— Нет.

— А жаль. Я хотел пригласить тебя на обед к себе в дом. Я живу за городом, на Лонг-Айлэнде, в шикарном районе.

Я обрадовался:

— Мы с женой можем приехать и без машины.

— Ну да, конечно, это довольно просто, можно и на поезде…

Однако приглашения я так и не дождался. Мы с Ириной уже и не удивлялись.

Но когда мне понадобились рекомендации для поступления в резидентуру, доктор Джиеттини написал обо мне много хорошего. Осмелев, я просил его, не может ли он поговорить с кем-нибудь из знакомых директоров программ.

— Я посмотрю, что я смогу сделать для тебя.

Директор Ризо дал мне новое задание: быть переводчиком между нашим персоналом и русскими пациентами. После двухгодового замедления иммиграции из-за вторжения России в Афганистан в 1979 году поток беженцев стал опять расти. И в больничных палатах их становилось всё больше. Почти все люди пожилые, со множеством жалоб, но понять их никто не мог. А они были расстроены и растеряны и от этого впадали в настоящую депрессию. Возникало много инцидентов, доктора и сёстры жаловались, не зная, как с ними общаться и как их успокоить. Вот и пришла доктору Ризо спасительная мысль: заткнуть эту брешь мною. Теперь у меня вообще не стало времени бывать в операционной, по бипперу вызывали меня на разные этажи — для диалогов, успокаивания и объяснений. Видя на мне белый халат, русские больные принимали меня за врача. И невозможно, да и некогда было объяснять им моё настоящее положение: пусть думают, что я доктор. Больные апеллировали ко мне по всяким вопросам, и, кроме наложения повязок, я целыми днями разбирался с ними. А наши доктора и сёстры апеллировали ко мне с одним и тем же вопросом: почему все русские такие расстроенные и возбуждённые?

Молодым резидентам я объяснял:

— Поймите, в госпиталь они попадают или из-за тяжёлой болезни, или для операции, они нервничают и теряются в непривычной для них обстановке: из-за языкового барьера они ни с кем не могут общаться, не могут пожаловаться, не могут спросить. И сам госпиталь не похож на привычные им русские больницы. Всё им здесь чужое. Это то, что называется культурный шок.

Однажды доктор-резидент, высокий красавец блондин по имени Питер, попросил меня переводить русскому больному, старику восьмидесяти с лишним лет, у которого подозревали рак. Как только мы вошли в палату и я обратился к нему по-русски, старик накинулся на меня с каскадом возмущения и обвинений:

— Что это за больница?! Что здесь за врачи?! Никто здесь не хочет разговаривать с больным!.. Американские врачи не обращают внимания на больных!..

— Пожалуйста, успокойтесь. Не расстраивайтесь так.

— Не расстраиваться, да?.. Я здесь уже два дня, и никто не сказал мне ни слова!..

— Но вы же не понимаете по-английски.

— Конечно, нет.

— А американцы не говорят по-русски. Теперь с моей помощью вы сможете с ними разговаривать. Вот этот молодой человек, — я указал на Питера, — это ваш доктор, его зовут Питер, а по-русски — Пётр, Петя, — тональностью голоса я старался успокоить его. — Что вы хотите сказать ему?

— Я хочу ему сказать, что у американцев мозги свихнутые, вот что я хочу сказать!

Питер спрашивал:

— Почему он так сердится?