Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - Маргарет Джордж

— Почему ты вообще о них беспокоишься? — спросила я. — Похоже, эти люди способны лишь путаться у тебя под ногами.

Он тихонько рассмеялся.

— Я беспокоюсь о них — прекрасно сказано! — потому что они представляют собой законную власть Рима. Такова наша власть с тех самых пор, как пятьсот лет тому назад сбросили царей. Эти люди считаются сторожевыми псами нашей свободы и бдительно следят за каждым шагом тирана вроде меня.

— По-моему, в их существовании нет ни капли смысла. Они мешают Цезарю, и какой от них толк?

— Истинные слова дочери Птолемеев.

Он наклонился и подобрал свою тунику. При тусклом свете я заметила, что все-таки оставила отметины на его спине. Я облизала палец и провела по царапинам.

— Кальпурния поинтересуется, откуда они взялись, — промолвил Цезарь, поежившись от прикосновения.

Кальпурния! Для меня это стало ударом: я полагала, что они или развелись, или живут раздельно.

— Прости, — промолвила я, не кривя душой: Кальпурния представлялась мне немолодой римской матроной со строгим взглядом и поджатыми губами.

— Бедная Кальпурния, — сказал Цезарь, чем удивил меня. — Большую часть жизни она проводит в ожидании моего возвращения. Из двенадцати лет нашего брака одиннадцать лет меня не было в Риме.

Молода ли она? Возможно. И он так мало пробыл с ней. Должно быть, она до сих пор ощущает себя невестой. Как женщина, я пожалела ее. Потом я вспомнила Эвною, и мне стало не по себе.

— А что скажешь о царице Мавритании? — выговорила я, мысленно молясь о том, чтобы он объявил эту историю клеветой Сципиона.

— Мне было одиноко, — просто ответил Цезарь, — и она скрасила мое одиночество. — Он вздохнул, как человек, совершивший ошибку. — Я и провел-то с ней одну ночь, чего вполне хватило. Если у меня имелись иллюзии, что царица по положению будет царицей и на ложе, Эвноя убедила меня в обратном. За это ты можешь поблагодарить ее. А Сципион, не упускающий случая меня уязвить, стал распускать слух, будто она жила в моем шатре всю кампанию. Поверь, это не так. Она заставила меня лишь сильнее тосковать по тебе — единственной женщине, что мне по-настоящему нужна. Ты единственная, кого я хотел бы всегда иметь в своем шатре, да не могу.

Моя любовь была настолько глубока, что я поверила ему, хотя и знала: он великий любовник, а великий любовник умеет сказать женщине то, что ей больше всего хочется услышать. Впрочем, даже теперь я по-прежнему ему верю, ибо наша любовь превосходила обычное влечение мужчины и женщины. Мы оба это знали.

Я продолжала водить пальцами по линиям отметин на его спине. Он слегка поежился — то ли от холодных прикосновений, то ли от щекотки, — потом повернулся со вздохом и поцеловал меня.

— Вообще-то я уже собирался идти, но…

Цезарь вновь заключил меня в объятия, и мы погрузились в пучину страсти.

Забрезжил рассвет, когда он оделся и приготовился уходить.

— Мне уже почти пора возвращаться сюда, — усмехнулся Цезарь, надевая сандалии. Было так светло, что я без труда различала их цвет и количество ремешков.

— Ты можешь посмотреть на него сейчас, — предложила я. — Уже не понадобится лампа.

Взяв Цезаря за руку, я подвела его к маленькой кроватке в соседней комнате, где на спине спал наш сын.

Меня поразил вырвавшийся у Цезаря стон и выражение боли на его лице. Он уставился на малыша, даже опустился на колени, чтобы рассмотреть его поближе, а потом взял мою руку и сжал ее. Очень долго он оставался в этой позе, не произнося ни слова, а потом резко поднялся и направился к двери. Уже у порога Цезарь обернулся и бросил на меня печальный взгляд.

— Это истинный я, — прошептал он.

После чего ушел.

Я стояла в саду у каменного фонтана и смотрела, как восходит солнце. Я выждала в своей комнате, пока Цезарь покинет виллу, и выскользнула из спальни, не в силах дожидаться пробуждения остальных. Я устремилась навстречу голосам проснувшихся птиц. Утренний воздух был свеж и прохладен; статуи, клумбы и живые изгороди окутывала легкая дымка, которую вскоре разгонят солнечные лучи. Я ощущала себя обессиленной от переизбытка впечатлений: долгое путешествие, прибытие в незнакомую страну, а потом прекрасная бессонная ночь. Голова моя кружилась. Я опустила руку в чашу фонтана и плеснула воды себе в лицо. Жаль смывать его поцелуи, но что поделаешь.

Потом я села на одну из каменных ступеней и подумала: наверное, следовало бы свято хранить не только память, но и реликвии той ночи — никогда не умываться, не менять платье и покрывала на постели. Мысль о вечно развороченной постели со священными неприкосновенными простынями заставила меня молча рассмеяться. Мусейон любви — разумеется, нелепая идея, но ведь на миг она пришла мне в голову.

Солнце поднималось выше, и щебет птиц затихал. Как он говорил, «официальные обязанности поглощают целиком»? Когда я увижу его в следующий раз, он будет принадлежать дневному времени, миру римской политики, дипломатии и этикета. Мы вручим друг другу подарки, он пригласит меня на свой триумф, и мы будем обмениваться политическими любезностями. Встреча двух глав государств, ничего более.

Вскоре Цезарь вернулся на виллу верхом в сопровождении внушительной свиты, одетый в тогу столь ослепительной белизны, что я заморгала. На коне он держался с удивительной грацией и исключительно прямо. Возможно, благодаря этому он казался выше ростом. Перед ним шли ликторы со странными связками прутьев, в середину которых были воткнуты топорики. Я знала, что такие связки считаются в Риме символом власти. Количество ликторов показалось мне огромным. Позади Цезаря вышагивал отряд солдат. Это личная гвардия? Телохранители?

Я ожидала его у входа в дом, сидя на маленьком троне, предусмотрительно привезенном из Египта, — ведь было ясно, что без церемоний не обойтись, а просить Рим одолжить мне трон по меньшей мере недипломатично. Оделась я в наряд для обычного, а не парадного приема, поскольку визит считался личным, а на дворе было утро. Признаться, самочувствие мое оставляло желать лучшего, да и внешний вид тоже; воодушевление ночи сменилось усталостью и нервозностью. Право, мне не хотелось видеть его сейчас. Не так скоро. Может быть, в другой день.

Цезарь приблизился. Я вцепилась в подлокотники трона. Он направился вперед, оставив свою свиту позади. Я слышала, как цокают по гравию копыта его коня. Цезарь взирал на меня с седла, и его лицо не выдавало ни малейших признаков узнавания и вообще никаких эмоций. Некоторое время мы находились на одном уровне — он на коне, я на троне, установленном на широкой лестнице виллы.

Потом он одним быстрым движением спешился и неторопливо поднялся по ступенькам, не сводя с меня глаз — темных и бесстрастных.

Ко мне приближался незнакомец, представляющий Рим и окруженный сонмом людей с причудливыми символами власти в руках. Я терпеть не могла топоры, а тут их было множество, и все повернуты в мою сторону. А Цезарь — он казался совсем другим. Неожиданно мне стало страшно. Зачем я вняла его зову и доверилась ему — и Риму? Топорики поблескивали в лучах солнца, издевательски ухмыляясь.