Ангелочек. Дыхание утренней зари - Мари-Бернадетт Дюпюи

– Помилосердствуйте, Гильем! Даже застрелив меня, вы не облегчите участь Анжелины де Беснак! Давайте поговорим серьезно.

Хмурясь, инвалид взвесил ружье в руке, потом положил его на письменный стол и с горькой усмешкой сказал:

– Я часто думаю о самоубийстве, Пенсон, но мысль о детях меня удерживает от рокового шага. Впрочем, если бы Леонора вдруг стала вдовой, это было бы вам на руку.

Судья покачал головой и постарался придать своему голосу пылкой убедительности:

– Нет, вовсе нет! Для вас существует простое, менее трагическое решение. Дайте жене развод, и как можно скорее! Я говорю с вами вполне откровенно. Я люблю Леонору, искренне люблю. Она очень несчастна и еще так молода! Я только что говорил с ней. Утром от вашего брата я узнал, что какие-то люди нашли ее в лодке на берегу Сала. Бедняжка только что рассказала мне все. Вчера, после разговора с вами и ваших оскорблений, она убежала из дома и напилась коньяка. Боже, она ведь могла утонуть, когда забиралась в эту шаткую лодку, где она, пьяная, и проспала до рассвета! Теперь у нее одно желание – вернуться к родным на Реюньон. И я обещал, что ее желание исполнится.

Несмотря на свой цинизм, Гильем испытал искреннее изумление. Нервным жестом он взял трубку и принялся ее раскуривать.

– Почему мне ничего не сказали? – сквозь зубы пробормотал он. – Да, у меня буйный нрав, и, случалось, я угрожал Леоноре. Да, я признаю, что обошелся с ней прескверно. Присядьте, Пенсон! Вы не представляете, насколько для меня неприятно разговаривать с человеком, который стоит на своих здоровых ногах!

Судью поведение инвалида привело в некоторое замешательство, однако он взял стул и сел.

– Я согласен развестись. Сделайте все необходимое, – продолжал Гильем. – Полагаю, вы отлично управитесь с бумажной стороной дела. Но о том, чтобы мои сыновья покинули этот дом, не может быть и речи. Увозите Леонору хоть на край света, если хотите, но Бастьен и Эжен останутся со мной. Я уже смирился с тем, что не смогу принять участия в воспитании моего первенца Анри, но младших сыновей я терять не желаю. Положа руку на сердце, Пенсон, моя жена – не из тех матерей, которые растворяются в своих детях. Она во всем полагается на няню и мою невестку, и, если бы не вмешательство Анжелины, Эжен не был бы таким славным и здоровым карапузом. Мы бы давно его похоронили. Мне понятно желание жены вернуться на родной остров, где она была счастлива. Конечно же она соскучилась по родным. Позже мы решим все вместе, как она сможет видеться с детьми, но, если вы с нею уедете в ближайшем будущем, о том, чтобы взять мальчиков с собой, пусть даже не мечтает! Это ясно?

– Вполне. Я поговорю с ней об этом. А теперь, Гильем, давайте обсудим более насущные проблемы. Я хочу пояснить, почему я отказался представлять обвинение в суде над мадам де Беснак и ее служанкой. Я всегда истово исполняю свой долг, но в данном случае быть беспристрастным не смог бы. Это слишком близко меня касается. Не думаете же вы, что наши сограждане слепы и глухи? Меня видели с Леонорой в городе и здесь, в мануарии. Если бы ее вызвали свидетельствовать, что бы она сказала? Что донесла на повитуху своему другу, а точнее, любовнику? На этом судебном процессе будут раскрыты многие секреты… И поскольку я был другом дома, меня признали бы лицом, не заслуживающим доверия. Поразмыслив, я поделился своими сомнениями с прокурором, и он решил назначить другого судью. Это весьма достойный человек, и у него богатый опыт рассмотрения дел, связанных с аморальным поведением. Завтра же он приступит к изучению материалов дела при содействии секретаря суда. Это никак не отразится на сроках. Процесс начнется в назначенный день.

– Но вы, Пенсон, вы же могли их оправдать! Это так просто! И я считаю, что вы просто обязаны были выполнить эту мою просьбу!

– Я не обязан выполнять какие бы то ни было ваши просьбы, Лезаж! – рявкнул судья. – Мадам де Беснак призналась в содеянном и не пытается уйти от ответственности. Однако даже теперь в моих силах облегчить участь этих женщин. Условия в подземной тюрьме суда ужасные, поэтому я намереваюсь перевести их в тюрьму Сен-Лизье, там хотя бы в камеры проникает дневной свет. Еще я разрешу регулярные визиты родственников. Я могу предоставить такое право и вам. Помещение для визитов находится на первом этаже, вы сможете туда добраться на кресле.

Гильем переменился в лице. Мысль, что он сможет увидеть Анжелину, невероятно взволновала его.

– Я признателен вам за откровенность, Пенсон, и я все еще в состоянии понять суть проблем, которые вы мне изложили, даже не располагая вашими знаниями в области юриспруденции и судебных порядков, – вздохнул он. – Думаю, вы действуете во благо обеим женщинам. Незадолго до ареста Анжелина объявила, что переезжает в Лозер с сыном и мужем. Я смирился с потерей, потому что знаю: там она будет счастлива. Но если ей присудят несколько лет тюрьмы, я буду сражаться вместе с ее мужем за смягчение приговора. Есть еще один важный момент. Анжелина беременна. Неужели ей придется рожать в камере? Решительно, судьба к ней очень жестока! И это при том, что Анжелина – воплощенная доброта и благоразумие!

Инвалид вздохнул и вытер глаза. Только теперь Пенсон понял, насколько страстная у этого человека натура, насколько он эмоционален и что это его качество усилено употреблением наркотических веществ.

– Сочувствую вам, Гильем. Вы так сильно любите эту женщину… – прошептал он. – Кстати, ваше имя фигурирует в деле. Я рекомендовал бы вам выступить в суде.

– Полагаете, что я смогу сообщить что-то, что поспособствует благоприятному исходу дела? Что мои свидетельства могут быть полезны защите?

– Подумайте над этим. Ответ представляется очевидным. Но мне пора. Ваши родственники скоро сядут завтракать. Меня ждет фиакр. До встречи!

Судья кивнул, прощаясь, и вышел. Оставшись в одиночестве, Гильем посмотрел на ружье и улыбнулся.

«Я не брошу оружие, Анжелина, красавица моя! Я буду сражаться!»

В подземной камере в здании суда, в шесть пополудни

Тишина просторного сводчатого подземелья давила на нервы, и Анжелина прислушивалась к малейшему шороху. В ночь, когда жена смотрителя родила, он исполнил свое обещание и принес арестанткам теплого молока и два ломтя сладкой булки. Но с тех пор в подвал он не спускался, и они с Розеттой успели проголодаться.

– Я больше не могу! – вздохнула молодая женщина. – Нас словно похоронили живьем в этом подземелье! Если бы мы были в настоящей тюрьме, мы бы слышали голоса, хоть какие-то звуки внешнего мира! Розетта, тебе не кажется странным, что арестантов так мало? Ни за что не поверю, что наши сограждане вдруг стали примерными. И почему не приходит Луиджи? Его не было вчера, нет и сегодня…

Розетта сидела на лавке, завернувшись в одеяло. Она грубо выругалась, потом сказала:

– Мсье Фюльбер делает что хочет! Может, он решил больше не пускать Луиджи?

– Я в этом сомневаюсь. Ночью, когда мсье Фюльбер к нам приходил, он снова сказал, что очень мне благодарен. Нет, пока судья ни о чем не знает, он не станет чинить препятствий. Господи, мы тут всего шесть дней, всего шесть! А мне уже кажется – целую вечность. Только подумай, Розетта: что, если нам придется провести в тюрьме несколько лет? Мне так хочется прогуляться на свежем воздухе, обнять моего сыночка!