Эпитафия. Иначе не выжить - Анатолий Ковалев

– В сраку всех! В сраку! воздев к небу кулаки.

…Настя третий день не притрагивалась к еде и вообще потеряла всякий интерес к жизни. Пять лет она жила одной-единственной надеждой, страстной жаждой мести, похожей на счастье. Все остальные чувства атрофировались в ней, еще не родившись. Жизненными соками не питалась ее душа. Она ни о чем и ни о ком больше не жалела. И даже то, что до конца не выполнила свою миссию, ничуть не тревожило Настю. В одно прекрасное, солнечное утро она утратила смысл существования, а за одну задушевную, тихую ночь устала навсегда.

В своем заключении у Пита она старалась вспоминать только о хорошем, теплом, приятном. Немного она находила такого в своей коротенькой жизни.

За окном ее комнаты постоянно маячила чья-то голова. Головы были разные – караул сменялся через определенное время. За дверью тоже кто-то сидел.

Она слышала голоса. Настя не помышляла о побеге, но совершенно не могла понять, как при таком строгом режиме к ней допускали гостей.

Первой пришла Люда. Она села прямо на пол, сплошь заросший одуванчиками, из которых горничная плела веночки ей и брату, и они, перекрикивая друг дружку, заголосили: «Ах, мой голубой дельтаплан! Стрелой пронзает туман!» Наоравшись от души, долго хохотали, а потом Люда тревожно спросила:

– Твоя бабушка к ужину вернется?

– Нет-нет! – успокоила ее Настя. – Она останется ночевать у подруги!

– Слава Богу! – обрадовалась девушка. – С детства не переношу, когда на меня кричат! Сразу теряюсь, каменею.

– А на тебя часто кричали?

– Постоянно. Отец житья не давал.

– А мой папа на меня никогда не кричит.

– Ему просто не до тебя! – махнула рукой Люда. – И слава Богу! Отцы, они когда возьмутся за воспитание детей, так хоть святых из дома выноси! Только пух и перья летят! – Она посмотрела на часы и воскликнула:

– Батюшки! Я совсем с тобой заболталась, а ведь надо ужин готовить! Ты идешь домой?

– Нет, я еще здесь побуду.

– Ну, как знаешь. Долго не засиживайся, а то мама потеряет. Опять я во всем виновата буду. – Люда поднялась, отряхнула свое платье в желтый и синий горошек, преспокойно открыла дверь ее комнаты (а за дверью море одуванчиков! А вдалеке виднеется их дом!) и пошла, пошла… Настя могла бы пойти за ней, но не хотела. Она уже знала, какое завтра наступит утро.

В другой раз к ней пропустили Эльзу Петровну. Тетя, по обыкновению, принялась протирать очки, будто в них дело, – просто на глаза навернулись слезы.

– Я приехала повидаться с тобой. Как ты?

– Нормально. Не стоило тратить время и деньги.

– Ты, как всегда, мне грубишь. Чем я заслужила такое обращение?

– Сама не знаю, – пожала плечами Настя, – может, мы по гороскопу не совместимы?

– Возможно, – вздохнула Эльза Петровна и достала из сумочки знакомую коробку. – Я привезла тебе краску для волос.

– Ой, спасибо! – обрадовалась Настя.

Только вчера она, глянув в зеркало, ахнула-волосы отросли! Жуткая картина! Серебристые корни уже вылезли на целый сантиметр!

Она взяла в руки коробку, а та вдруг на глазах стала уменьшаться, прямо как у той, сказочной Алисы, хотя это ей только казалось. На самом деле Алиса просто росла. Коробка совсем исчезла, и Эльза Петровна ушла не попрощавшись. И правильно сделала. Тогда, в Москве, Настя поступила точно так же.

Как-то ночью вломились монахи. Двое в белых капюшонах. Они, правда, ее не заметили, говорили друг с другом о погоде, о природе. Настя им не мешала, молча лежала, слушала.

– Мы вчера с Гришуней на пару четыре поллитры раздавили! – хвастался один монах своими успехами в математике.

– Да не звезди ты! – не верил ему второй. – Гри-шуня сто грамм опрокинет – уже лыка не вяжет!

– Я тебе говорю! Сукой буду!

– Побожись!

Первый монах щелкнул ногтем большого пальца о передний зуб и провел им по шее.

Потом Настя уснула, а когда проснулась, в комнате остался всего один монах. Он сидел на стуле в глубоко надвинутом капюшоне, так что виден был только рот. И рот кривой.

– Проснулась, ласточка? – спросил этот рот. Вместо ответа Настя отвернулась к стене.

– Нет, так дело не пойдет!

Он с силой перевернул ее, тряхнул за плечи. Настя открыла глаза.

Откуда она взяла капюшон? Пит стоял перед ней в обычном своем одеянии – в легком костюме болотного цвета.

– Какого черта? – застонала девушка.

– Это я хочу тебя спросить: какого черта? Тебя что, с ложечки кормить прикажешь? Я тебе не нянька! Жрать не будешь – через кишку накормят! Ясно?

Здесь тебе не шахта, чтобы голодовки устраивать!

– Отвянь! Твоя рожа у меня не вызывает аппетита!

– Послушай, детка, я терплю оскорбления до поры, ссылаясь на твой недоразвитый умишко! Лучше не доводи меня, а то недосчитаешься многих зубов!

– Че ты пришел сюда? Я тебя не звала!

– Пришел предупредить о кишке!

– Ну и проваливай! Считай, что я предупреждена!

– Еще не все. Снова звонил твой хахаль. Мы с ним договорились завтра утром обменяться товаром.

– Я тебе не верю! А его никто не просил заботиться обо мне!

– Тебя никто не спрашивает, детка! Твое место у параши! Выгодней иметь кассету, чем такую безмозглую куклу, как ты!!

– А я не напрашивалась в гости.

– Жрать будешь? – произнес он более ровным голосом, как спрашивают непослушных детей после сурового наказания.

– Буду, – пробурчала она.

Пит приоткрыл дверь и крикнул кому-то:

– Давай!

Охранник внес на подносе чашечку кофе, рогалик, масло, тонко нарезанный сыр и блюдо с фруктами, поставил на стол и удалился.

– Приятного аппетита! – пожелал ей босс и тоже направился к двери.

– Постой! – крикнула Настя.

– Что-то новенькое – ухмыльнулся он. – Я не хочу своей рожей портить тебе аппетит!

– Послушай, Пит… – Она впервые обратилась к нему по имени, и он даже присел от изумления. – Послушай. На хрена этот обмен? Эта кассета тебе вряд ли повредит, даже если ее отправят в Москву.

– Ты мне льстишь, ласточка. Я не Господь Бог.

– Он ведь может сделать копию и шантажировать тебя снова. Такие случаи бывали. Не надо обмена!

– Ты не хочешь на волю? – все больше поражался Пит. – Тебе так понравилось у меня?

Она сидела на диване, спустив ноги на пол, упершись локтями в колени и поникнув наполовину серебристой головой.