Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря - Мэри Рено

Я принялся разыскивать взглядом таран; столы и скамьи были слишком легкими для этого: ими пришлось бы долго бить, поднимая ужасный шум. Но времени не осталось: бог уже стоял рядом. И тут я увидел Дедалова быка – дубовую опору на крепких колесах и выкованные из бронзы рога.

Общими усилиями мы развернули его к двери. Затем, разом навалившись, сдвинули с места и покатили. Подножие ударило в двери; они затряслись, дрогнули и распахнулись. Следом за быком мы оказались между колонн портика, лунный свет освещал шелушащиеся фрески: некогда Бычий двор был воистину величественным, но было это в иной век жизни дворца. За воротами стражи не оказалось.

Миновав багряный священный столб, мы сбежали вниз по ступеням – прямо в заросший сад, среди которого вздымались черные кипарисы, за ними горели факелы, играла музыка. Здесь, под открытым небом, она звучала еще громче – грохот кимвалов просто оглушал. Вот почему никто, кроме стражников, не услышал поднятого нами шума. Пробежав по саду, мы остановились в трех-четырех бросках копья от стены. Я услыхал в голосах «журавлей» нотку облегчения. Но дух мой был напряжен сильнее струны лиры, потому что бог находился рядом.

Мы оглядывались, не выпуская оружие. Аминтор возле меня сказал:

– Где же все критяне? Когда это началось, во дворце еще оставались слуги.

– Я видел, как они бежали, – ответил кто-то. – А остальные, наверно, смотрят женскую пляску.

Я стукнул себя по голове. Воистину посланное богом безумие целиком поглотило меня. Все это время – с самого первого мгновения – я ни разу не подумал о ней.

От мохнатых кустов пахло весной. Позади нас высился Лабиринт, освещенный огнями, а на небе между редких облаков мчались звезды, вместе с корабликом луны убегая от ветра. Верхушки кипарисов заслоняли розово-красные огни факелов. Хлопали ладони, гремели кимвалы и барабаны, надрывались флейты, сопровождая хор тысячи голосов. Я был в ужасе: в чреве его находилась дочь Миноса, повелительница Лабиринта, крохотные ступни ее попирали гневную землю, уши внимали кимвалам и лирам, но не слышали голоса бога, снизошедшего до предсказания. Небо с этой плывущей луной и быстрыми звездами давило на мою голову тяжестью холма, насыпанного над царским погребением. Ужас исходил из земли под моими ногами, отдавался в животе и чреслах.

– Аминтор, Фалестра и Кас, – проговорил я, – проследите, чтобы все оставались здесь, в этой роще. Спрячьтесь в кустах и не шевелитесь – миг уже близок. Я скоро вернусь, молитесь богу и ждите.

Они принялись задавать вопросы, но времени у меня не было.

– Ждите, – повторил я и бросился к факелам.

Без всяких препон мне удалось обойти толпу. Высокие деревянные помосты охватывали площадку с трех сторон. Четвертая была открыта, но ее перекрывали собравшиеся мужи. Это были критяне-земледельцы; их оказалось немного – вообще критяне мне почти не попадались, но подумать об этом уже не было времени. Я только слышал, как взлетели дворцовые голуби, как тревожно переговаривались дневные птицы, поднимаясь из гнезд. Дыхание бога уже касалось моей шеи, оно было так близко, что я страшился лишь его одного – ни эллина, ни критянина, ни человека, ни зверя.

Критяне пропускали меня – они привыкли расступаться перед светловолосыми мужами. То один, то другой узнавал меня и с удивлением называл мое имя. Достигнув ограды вокруг площадки, я огляделся, стараясь отыскать ее.

Крепнущий ветер уносил в сторону дым тысячи факелов, привязанных к высоким шестам. Запахи горящей смолы и пыли, цветов, притираний и теплой плоти ударили мне в голову. Я увидел перед собой другой Лабиринт: выложенные Дедалом магические путаные узоры из черных и белых камней, яркие сверкающие пространства между украшенными колоннами помостами, которые заполняли разодетые люди. Женщины сидели со своими убранными в самоцветы куколками на руках. На краю Лабиринта собрались музыканты: перекликались тамбурины, цитры, кимвалы, египетские кифары, им заунывно вторили свирели – начиная от авлоса и кончая крохотной флейтой из слоновой кости, звук которой разносится в воздухе, словно раздвоенный змеиный язык. Музыка эта разрывала гнетущую тишину, покрывавшую ожидающего земного быка. А посреди Лабиринта по извилистой, непростой тропе из чистого белого мрамора ручьем продвигалась цепочка женщин: раскачивались их волосы, юбки и украшения, сплетенные руки, трепетали нежные груди, – словно змея, скидывающая зимний наряд. Вереница извилась в мою сторону, и я увидел Ариадну – веселую, раскрасневшуюся, не знающую ни ужаса, ни даже тени его. Она вела танец.

И тут же тело мое и душа, опаленная божьим гневом, почти насмерть запуганная им, устремились к рукам ее и груди – так мчится ребенок к матери, спасаясь от ужасов тьмы. Я соскочил с ограды на клетки пола и еще в воздухе услыхал могучий голос бога: «Я здесь!»

Земля содрогнулась подо мной, заскрежетала, заходила. Мраморные плитки напряглись, бросив меня на четвереньки. Среди безумного грохота раздавались крики, трещало дерево. Пальцы мои вцепились в пол, словно обретший собственную жизнь. По крепким плитам, выложенным Дедалом, как по воде, разгуливали волны, подбрасывавшие и раскачивавшие меня. Ну а в недрах земных, поднимая на рога стонущую твердь, бился и мычал земной бык, заглушая вопли ужаса и грохот падающих стен и колонн.

Рядом со мной кто-то плакал и причитал тонким голосом – как женщина, дающая жизнь ребенку. Голос этот потряс меня. Он оказался моим собственным. Словно дитя, вызревал во мне этот ужас и теперь исторгся, разрывая тело, покрытое потом смертельных мук. Исковерканный мрамор затих подо мной, и я, трепеща и задыхаясь, прижался к нему. Вокруг меня все, что воздвиг человек над землей, вернулось в свою стихию, повергнутое яростным богом. Крики и стоны доносились от подломившихся помостов; вой собак сливался с женскими воплями, рыдали обезумевшие от боли и страха дети; перекликались мужи, разыскивая друг друга и подзывая на помощь. А я лежал посреди какофонии Аида и впитывал ее в загадочном, бестрепетном блаженстве. Предупреждение оставило меня. Разжалась огромная длань бога, и насланное им безумие оставило мою голову. Я чувствовал усталость, синяки, страх – но не более, чем это дозволено человеку. Бегущие ноги спотыкались об меня, сокрушая слух, рушился величайший из дворцов, но я дышал с облегчением и, пожалуй, даже готов был уснуть.

Я приподнял голову. Ветер нес пыль и сор прямо в мои глаза. Мимо с воплем пробежала женщина, юбка ее горела. Тут я вспомнил, зачем явился сюда, и поднялся на ноги. Тело мое ныло – как после великой встречи на арене, – но головокружение прошло. Я огляделся.

Пол казался берегом, на который выбросило разбитый корабль. Факелы, словно подгулявшие, покосились или попадали на землю. Взбугрившуюся мостовую засыпал сор: венки, раздавленные кифары, сандалии, платки, окровавленные опахала, поломанные куклы и испражнения охваченных паникой людей. Из-под рухнувших помостов доносились крики и проклятия, трещало дерево. Один из помостов уже загорелся от упавшего факела. А в середине Лабиринта, как перепуганные грозой яркие пичуги, жались друг к другу танцовщицы.

Я бросился к ним, пробираясь среди сора и обломков. Некоторые из них, став на колени, били себя в грудь, другие рыдали, закрывая руками лицо, третьи, размахивая руками, призывали родителей. Но я видел только одну – безмолвная, она стояла на месте и дико озиралась. Это она; она ожидала меня – наперекор разуму, наперекор всему, зная, что я приду за ней.