Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря - Мэри Рено

Запрокинув голову, я отвечал боевым кличем.

Мы двинулись быстрее. Я вспомнил, как нырял в мутные воды гавани, разыскивая кольцо посреди корабельного мусора. Вспомнил, что Астерион купил меня, как кусок конины, после того как я победил его как воин; вспомнил, как он выставлял меня на своих пирах – словно какую-то ученую собачку, как заставлял меня петь. И сказал себе: «Погоди, Минотавр. Не смей умирать прежде, чем я приду за тобой. Дождись паренька в кожаных штанах, деревенщину, прыгуна, способного лишь скакать через быка и крутить сальто! Арес, взывающий к битве, Отец Посейдон, пусть он дождется меня».

Я ощущал, как вцепились в мои волосы пальцы Ариадны, уносившейся на наших руках все дальше. Наконец нам попались носилки, она перешла на них, и за шесты взялись критяне. Ариадна поднялась над толпой, я смотрел ей в лицо – нет ли в нем испуга; но она просто склонилась вперед, взявшись за подлокотники кресла, и, приоткрыв губы, впитывала дующий в лицо ветер.

Впереди вдруг взревело, будто весенний паводок понес со склонов снега, но только поток этот устремился к небу, а вместо струй были языки пламени: огонь добрался до масляных кладовых. Дуновение ветра пригнуло пламя к земле и повлекло языки на север. Чудовищный факел солнечным светом осветил крепость, и я заметил, что одна ее часть уцелела. Это было западное крыло, где главная лестница спускалась к святилищу и белому престолу Миноса. Я подумал: «Если Астерион жив – он там».

Нашли еще одно кресло, и меня тоже подняли на плечи. Я велел развернуть носилки задом наперед, чтобы стоять как в колеснице, опираясь на высокую спинку. Окруженный «журавлями», я ехал словно в корабле над морем голов, а критяне приветствовали меня. Они знали Тесея-прыгуна, понравившегося повелительнице, любимца судьбы, не раз спасшего их заклады. Но я вновь видел в себе куроса Посейдона, Керкиона Элевсинского, Тесея, сына Эгея, пандионида, пастыря Афин, направляющегося навстречу врагу.

– Эгей! Эгей! – кричал я, как подобает военачальнику.

Мне отвечали воинские кличи. Кровь моя бурлила и пела.

Когда мы подошли ближе и жар огня коснулся лица, я подумал о Миносе, над телом которого курган насыпал сам бог, не забывший и о погребальном костре. Минос рассылал корабли за данью. И, покоряясь царю, каждый город отдавал должное: столько-то хлеба и вина, столько-то жеребых кобыл, столько-то танцоров для игры с быком. На поле битвы я бы исторг его душу из тела – если бы там скрестились нити наших судеб. Но царь обязан править, расширять свои земли, вести воинов к добыче и кормить свой народ. Минос приветствовал меня в соответствии с саном, пусть я и стоял перед ним в обличье слуги. Астерион предлагал мне золото; под звуки музыки он ставил передо мной вино и мясо. Но он унижал меня и оскорблял мою гордость, а у меня, кроме нее, ничего не осталось. И за подобное оскорбление потребует крови всякий, наделенный хотя бы долей мужества.

Войдя с востока, мы увидели, что во дворце не горел только Бычий двор. Упавшая кровля погасила светильники, но стены еще стояли, а у входа между парой колонн замер Дедалов бык, выше копыт зарывшийся крепкими ногами в осыпавшуюся цветную штукатурку. Я велел, чтобы меня опустили на землю, и возглавил путь.

Мы перебрались через упавшие балки и рухнувшие внутренние двери. Дальше лежал пол верхнего этажа: горшочки с женскими притираниями, сломанные кресла, тельце ребенка, так и не выпустившего игрушку. Ветер нес обжигающие искры, горячее дыхание огня. Позади меня держались танцоры, по привычке охраняя меня; критяне же разбрелись, привлеченные легкой поживой.

Наконец мы выбрались из руин на гладкие плиты большого двора, столько поколений приятно холодившие ступни знатных мужей и чужеземных посланцев, расхаживавших посреди ваз с лилиями и цветущих лимонных деревьев. С трех сторон стены обрушились; с юга – до самой земли, на востоке огненные языки уже лизали покосившиеся двери, но западное крыло выстояло. Рухнул один из балконов: алые колонны над ним разбились о мостовую, и лишь резные цветы капителий сиро торчали над землей. Но величественный вход не пострадал, и гигантская колонна по-прежнему возносилась над лестницей. А наверху ее я увидел воинов.

Я намеревался послать людей в бой, но услышал какой-то стон. И хотя воздух наполняли крики и вопли людей, оставшихся под развалинами, этот голос достиг моего слуха. Стон прозвучал совсем рядом; оглядевшись, я заметил, как шевельнулась куча обломков, и услышал свое имя.

Это был Электрион. Черные кудри его побелели от пыли, а к разбитым губам прилипла штукатурка. Он лежал, словно те куклы из раскрашенной глины, которых украшают весной критяне, – сейчас, брошенные и поломанные, они валялись на площадке, где совершался в ту ночь женский танец. Одна рука Электриона вяло откинулась, другая неровными движениями водила по огромному каменному барабану, придавившему его живот. Из-под камня виднелся край одежды; желтый, расшитый бирюзой шелк побагровел. Пока я поворачивался, двое критян, отталкивая друг друга, бросились снимать с него украшения.

Отогнав их, я опустился возле него на колени, приглядывая за входом, от которого за нами следили воины. Грязная рука его легла на мою руку.

– Тесей, – с трудом проговорил он, – не оставляй меня огню.

Я поглядел на обломок колонны, потом в его глаза. Мы поняли друг друга. Я сбросил щебенку с его груди – слабо бившееся сердце нетрудно было найти.

– Смерть придет сразу, – сказал я. – Пусть провожатый ведет тебя верным путем. Закрой глаза.

Положив руку мне на запястье, он напрягся, пытаясь заговорить. Я ждал – он кивнул головой в сторону западного крыла и выдохнул:

– Там… Минотавр… – а потом закрыл глаза.

Я видел, как он кусал от боли губы, и нанес спасительный удар. Он резко дернулся и умер, а я отвернулся – дел было слишком много, – а потому так и не видел, кому достались его серьги и ожерелье.

Со ступенек уже спускались мужи, прикрывавшиеся щитами от пущенных критянами камней. Шагнувший вперед Фотий, чье лицо украшал расплющенный нос кулачного бойца, остановился возле величественной колонны и закричал по-критски:

– Успокойтесь, добрые люди. Пришло время оплакать царя, землетрясение погубило Миноса. Чем он прогневал бога и вызвал его месть, вы узнаете в должное время. Но сперва нужно возвести на престол нового Миноса, он примирит нас с колебателем земли и отвратит его гнев. Время слишком ужасно, чтобы устраивать празднество, но сейчас, когда я говорю с вами, священный обряд уже совершается.

Ему отвечали недовольные и гневные голоса, но Фотия было трудно смутить. Он простер руку ладонью вперед – муж этот привык повелевать, – и жесту его покорились.

– Трепещите! Он сейчас перед ликом Матери Део. Только святотатец может без очищения приблизиться к святилищу. Разве нам не достаточно бед? Отойдите, дабы избежать проклятия.

Критяне, бормоча, отступили. Они не были воинами, к тому же у них имелись свои причины опасаться гнева богов. Но через какое-то мгновение чистый высокий голос прозвенел над площадью: