Антипсихиатрия. Социальная теория и социальная практика - Ольга Власова

Точно так же, как нет психического заболевания, для Саса не существует и психотерапии, разумеется, в общепринятом смысле этого термина. Он отмечает, что люди на самом деле сталкиваются с определенными трудностями и проблемами, множество таких людей обращается к консультантам, называющим себя психотерапевтами, и участники развивающейся коммуникации могут считать этот процесс психотерапией. «Все это, – подчеркивает Сас, – существует и является неотъемлемой частью нашей социальной действительности. Но за всем этим и стоит ложь мифологии психотерапии: такая встреча двух (или более) людей, их общение и слушание друг друга не являются ни психическими, ни терапевтическими. В общем, я понимаю практику психотерапии как своего рода этику, обычно этику светскую»[496]. Для Саса психотерапия – государственное, а не медицинское предприятие.

Сама психотерапия появляется вследствие экспансии терапии тела в пространство психики, т. е. расширения патологии до психопатологии и метафоризации индивидуальных проблем человека. Союз медицины и государства способствует тому, что в психотерапию включаются и репрессивные компоненты, основанные на реализации власти, поэтому для психиатрии психотерапия, как считает Сас, становится исключительно практикой порабощения и управления индивидом. «Основные компоненты психотерапии – религия, риторика и репрессия…»[497], – подчеркивает он.

В своем подлинном смысле психотерапия, в частности психоанализ, которому Сас отводит особое место, – это специфический вид отношений между людьми, которые основываются на этике освобождения. История психотерапии как искусства исцеления души восходит не к психиатрам XIX в., а к древнегреческим философам и раввинам, т. е. является религиозной историей и религиозной традицией. Цель психотерапии поэтому сопоставима с целью либеральных политических реформ – дать людям, порабощенным репрессивным правительством или стереотипными правилами и ролями, бо́льшую свободу в поведении. Психотерапия строится по научному шаблону, поэтому заимствует различные техники (например, технику толкования сновидений или свободных ассоциаций), отличающиеся не научным характером, а псевдонаучностью. Все эти псевдоинструменты служат одной-единственной цели: представить как научную деятельность то, что на самом деле является лишь взаимодействием между людьми[498].

Разумеется, «Миф душевной болезни» вызвал бурную реакцию специалистов-психиатров и общественности. Сас вспоминает: «Психиатры приветствовали мое утверждение о том, что нет никакого психического заболевания, с таким же большим энтузиазмом, с каким священнослужители могли бы приветствовать утверждение о том, что нет никакого Бога…»[499]. Действительно, большая часть реакций была и до сих пор остается негативной. Джонас Раппепорт, в чем-то выражая общее направление восприятия идей Саса, обличает его как врага науки: «…Он пишет как враг науки, а не как ученый, и он непорядочен; он говорит, что психическое заболевание – миф, а я скажу, что миф – медицинская порядочность Томаса Саса»[500]. Ли Вайнберг указывает на доминирование необоснованности и незавершенности в критической позиции: «Сас говорит не о том, что мы нуждаемся в новых категориях и новых моделях, а о том, что не нужно никаких категорий и никаких моделей»[501]. Однако здесь интересны не обличительные отзывы, а те оценки, в которых содержится попытка эпистемологически оценить работу и высказанные в ней идеи.

Историк медицины Рой Портер, характеризуя основную идею «Мифа душевной болезни», пишет: «Для Саса истерия – это не реальная болезнь, в основе которой прогрессирующий раскол, а миф, изобретенный психиатрией для преумножения своей славы. Фрейд не раскрыл ее тайну; он разработал ее мифологию <…> Обходя стороной дуализм сознания и тела, Сас таким образом представляет истерию как социальное действие, представляющее проблемы поведения, коммуникации и окружения»[502]. Портер здесь указывает на дисциплинарное смещение, свойственное всей антипсихиатрии, когда проблемы медицинской науки начинают рассматриваться в пространстве коммуникации и общества. Эту линию поддерживает и социальный критик Роберт Диксон, подчеркивая, что Сас «убедительно показывает, как мы используем медицинскую метафору применительно к тому, что, фактически, является вопросом манер, нравов, политики и правосудия»[503].

Майкл Мур видит в доводах Саса опору на положение о рациональности психического заболевания, подчеркивая, что представления о цели и мотивации, будто психическое заболевание имеет цель и мотивацию, означают лишь то, что психически больной выбирает свою карьеру психически больного, и его поведение рационально мотивировано. Он подчеркивает: «Это заявление, что психическое заболевание – миф, представляется как эмпирическое открытие: все те, что считаются психически больными людьми (т. е. иррациональными), на самом деле настолько же рациональны, как вы или я»[504].

Мур совершенно справедливо указывает на методологические, логические истоки критической позиции Саса. Он отмечает, что тот использует теорию категориального различения смысла, строя на ее основании следующую критическую систему: 1) сосредоточиваясь на первой части словосочетания «психическое заболевание», Сас указывает на то, что «психическая» болезнь является мифом, следовательно мифом является и «психически» больной; 2) переходя ко второй части этой фразы, Сас отмечает, что термин «болезнь» означает, по сути, физико-химические изменения в теле, поэтому утверждение, что ум, сознание, психика могут быть больны, абсурдно, поскольку больными (в общепринятом значении этого слова – «плохими») могут быть только физические тела; 3) обрушиваясь на традиционные наименования психических заболеваний – «шизофрения», «истерия» и проч., – Сас подчеркивает, что в названиях психических заболеваний термины, относящиеся к поведенческим наклонностям, неправомерно отождествляются с терминами, означающими физиологические изменения мозга, и с терминами, отсылающими к психическому опыту; 4) Сас полагает, что по причине категориальных различий между терминами, отсылающими к психическим процессам, и терминами, обозначающими органические нарушения, логически невозможно установить связи между психически и поведенчески обусловленными синдромами, которые называют психическими заболеваниями, и органическими процессами, которые, как считается, их вызывают; поэтому научные претензии психиатрии и попытки лечить психические болезни неизменно обречены на провал, поскольку сами эти устремления логически абсурдны[505].