Флэшмен в большой игре - Джордж Макдональд Фрейзер

Пуштуны подались было под их натиском, прикрывая отступление еще одного всадника, и я заметил, что это была какая-то из женщин рани — а затем все больше фигур стали выныривать из облака пыли и в одной из них я узнал Лакшмибай, на которую, размахивая саблей, бросился один из кавалеристов. Я услышал, как Шер-Хан тревожно вскрикнул, заметив, как ее белая кобыла как будто споткнулась, но рани, дернув за узду, заставила ее оправиться; в руке у принцессы тускло блеснула сталь, и когда британский кавалерист бросился на нее, она резко склонилась над шеей животного в молниеносном выпаде — сабли лязгнули друг о друга и зазвенели, а спустя мгновение лошади уже разнесли всадников, и противник принцессы судорожно зажимал рану, сползая с седла. [XLVI*]

Это все, что мне удалось увидеть, перед тем как Шер-Хан вместе со своим товарищем отконвоировали меня ко входу в маленький нуллах, где мы остановились и переждали, пока шум стычки не замер вдали. Я знал, что произошло, так же хорошо, как если бы сам видел это — в схватке на саблях кавалеристы Компании были отброшены и сейчас пуштуны наверняка уже в полном порядке спускаются к ущелью, сомкнув строй вокруг Дамодара и женщин; одной из последних подъехала сама Лакшмибай.

Впервые за время нашего ужасного бегства я мог ее как следует рассмотреть. Под длинным плащом на ней была одета кольчужная куртка, поверх тюрбана блестел стальной шлем, а в руке она все еще сжимала саблю, с лезвия которой капала кровь. На минуту рани остановилась рядом со всадником, который вез Дамодара и заговорила с ребенком. Потом она засмеялась, что-то сказала одному из пуштунов и передала ему свою саблю, а сама вытерла лицо носовым платком. Затем она оглянулась на меня и остальные, в полной тишине, последовали ее примеру.

Как вам известно, я уютно чувствую себя в любом обществе и всегда готов поддержать разговор вежливой фразой или жестом, но вынужден признаться, что в этот момент абсолютно не знал, что сказать. Представьте, что вас только что предала индийская королева, которая незадолго перед тем признавалась вам в неземной любви — и вот вы оказались лицом к лицу, а на ее сабле еще не высохла кровь вашего соотечественника, которого она рубанула, возможно, насмерть; вы в лапах ее сообщников, а ваши ноги скованы цепью под брюхом лошади… вряд ли тут придется думать о соблюдении этикета. Полагаю, что мне понадобились одна-две минуты, чтобы прийти в себя и сообразить, что же делать: разразиться бранью, молить о пощаде или задать вежливый вопрос, но прежде чем я попытался что-то сказать, рани сама обратилась к Шер-Хану:

— Отвезешь его в Гвалиор, — ее голос был тихим и абсолютно спокойным. — Стереги его там, пока я не пошлю за тобой. В крайнем случае этот пленник станет моим выкупом.

Можете сказать, что это было в моих интересах, и я не могу с вами не согласиться. Если бы я не был таким доверчивым всегда, когда имел дело с хорошенькими женщинами, то осмелюсь заметить, смог бы почувствовать неладное еще в ту самую ночь, когда Лакшмибай спасла меня от пыток Игнатьева, а позже бросилась мне на грудь в своей пропахшей духами комнате. Более хладнокровный парень на моем месте, возможно, и заметил бы, что леди слишком бурно протестовала перед палачом, и позже был бы начеку, когда она так пускала слюни от нежности в будуаре, клянясь ему в вечной любви и безоговорочно принимая предложение своего спасения. Возможно, хотя я и не уверен в этом.

Что же касается меня, то у меня не было ни малейших оснований заподозрить ее в вероломстве. В конце концов, наша предыдущая встреча закончилась неким чрезвычайно занимательным событием в павильоне, которое заставило меня предположить, что принцесса ко мне не вполне равнодушна. Во-вторых, принятие ею предложения Роуза выглядело вполне естественным и разумным. В-третьих, я сам пошел на то, чтобы попасть к ней в руки, и, в-четвертых, полумертвый от висения на дыбе, я, возможно, соображал несколько хуже обычного. И, наконец, я уверен, что если бы вы оказались на моем месте перед Лакшмибай, когда на вас так умоляюще смотрели большие блестящие глаза на темном лице, а соблазнительные груди колыхались перед самым вашим носом — готов поклясться, что вы готовы были отдать даже жизнь и были бы этому рады.

В любом случае это не имело никакого значения — если бы я даже подозревал ее, то все же был в ее власти, так что она все равно могла вытянуть из меня детали плана Роуза и сбежала бы в любом случае. А меня бы потащили за ней и могли бы прикончить в темнице Гвалиора. Заметьте, я до сих пор не уверен, насколько именно принцесса обманывала меня; одно только знаю точно — если все это было притворством, то она могла бы гордиться такой работой.

Так что уж я предпочитал Гвалиор. Это ужасное место — огромная крепость на скалах, возвышающаяся над городом, еще большим, чем Джханси, которую считали самой неприступной во всей Индии. Я могу с полной ответственностью говорить только насчет ее подземелий, которые гораздо страшнее мексиканских тюрем, если вы можете себе это представить. Я провел в них большую часть последующих двух месяцев, закупоренный в настоящем каменном мешке — бутылкообразной камере, среди собственных нечистот, а также крыс, блох и тараканов в качестве единственной компании. Исключение составлял Шер-Хан, который где-то раз в неделю приходил меня проведать, чтобы удостовериться, что я еще не умер.

Он, вместе с двумя приятелями-пуштунами, привез меня в эту крепость, исполняя приказ рани, и это была самая мучительная скачка в моей жизни. К тому времени, когда мы достигли Гвалиора, я почти потерял сознание, мотаясь в седле, потому что эти скоты и не подумали снять с меня цепи, несмотря на то что мы проскакали сотни миль. Полагаю также, что мой дух пострадал еще более моего тела, так как после всех этих ужасных испытаний я вдруг почувствовал, что мне уже все равно, жив я или умираю — просто хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Когда среди ночи меня привезли в Гвалиор, почти волоком втащили в крепость и швырнули в вонючую, тускло освещенную камеру, я только лежал и всхлипывал, как младенец, бормоча в бреду что-то о Мируте, Канпуре и Лакноу, про тугов, крокодилов, злобных шлюх и все такое прочее. Мог ли я себе представить, что все самое худшее мне еще предстояло испытать?

Однако не будем забегать вперед. Пока я торчал в подземельях Гвалиора, ожидая сам не зная чего, почти уверившись, что я останусь здесь до самой смерти, если раньше не сойду с ума, в драме Мятежа разыгрывались заключительные акты. Кэмпбелл навел порядок к северу от Джамны, а Роуз, овладев Джханси, двинулся на север, по пятам Тантии Топи и моего ангела-хранителя Лакшмибай, которая присоединилась к своему кузену. Роуз разбил их при Калпи и Канче и отбросил к Гвалиору, где я наслаждался прелестями местного гостеприимства. Любопытной деталью всего происходящего было то, что, пока я заживо гнил в камере, правитель Гвалиора, махараджа Сциндия, не принимал участия в мятеже и не должен был позволять использовать свои темницы для содержания пленных британских офицеров. Фактически, конечно же, он сам (или его главные советники) все время сочувствовали мятежникам, как это в конце концов и выяснилось. Поскольку после поражения при Калпи, Тантия и Лакшмибай повернули к Гвалиору и армия махараджи без единого выстрела перешла на их сторону. Так что все они собрались здесь — последние силы индийских мятежников в стенах самой мощной твердыни страны — а Роуз неумолимо приближался.